Эдвард не поверил ей.
— Не морочь мне голову, Бенет. Ты полностью отсекла меня от себя, от своей книги, от своего успеха. Ты все подгребла под себя, как последний скряга. А теперь ты даже отрицаешь, что у нас есть общий ребенок
— Я ничего не отрицаю, Эдвард. Но этот ребенок — не Джеймс.
Она посадила Джейсона на лошадку и попыталась раскачать. Но мальчику надоели лошадки, ксилофоны и тележки. Он потер кулачками глаза и заявил:
— Джей хочет соку.
Он всегда говорил это, когда уставал. Бенет поднесла его к холодильнику, вместе с ним выбрала бутылочку, подержала ее немного под струей горячей воды, усадила малыша на колени и дала ему пить. Эдвард наблюдал за ним, потом подошел и встал почти вплотную.
— Если он не мой сын, то где же Джеймс?
Набираясь мужества и сил для тяжкого признания, Бенет поступила странно даже для себя самой. Она еще крепче стиснула ребенка в своих объятиях, словно он был и надежным щитом, и источником, питающим ее энергией.
— Джеймс умер, Эдвард.
— Что?!
— Ты слышал, что я сказала. Джеймс мертв. Он умер от крупа в больнице шесть недель тому назад.
— Дети не умирают от крупа в наши дни, — сказал он и повторил: — Дети теперь не умирают от крупа.
— Я тоже так думала, но ошибалась. Такое случается.
Джейсон предпочел потягивать напиток на свободе, и ей пришлось пересадить его в широкое виндзорское кресло, выложенное подушками.
Эдвард не отрывал от мальчика глаз.
— Я не верю тебе, Бенет. Это вполне в твоем духе — изобретать всяческие уловки, чтобы лишить меня сына, целиком присвоив его себе. Знаю, я не имею законных прав на него, но то, что он мой сын — это факт. Ты это знаешь, я это знаю, и этого достаточно, чтобы тебе не жилось спокойно на свете. Вот ты и решила обрубить все концы, и даже пошла на такую подлую ложь.
Она вздрогнула от оскорбления, но произнесла с каменным лицом:
— Я покажу тебе свидетельство о смерти.
Когда Бенет выписали из больницы, Мопса в тот же день съездила туда и привезла продолговатый темно-желтый конверт, который постаралась незаметно от дочери спрятать в самом дальнем ящике письменного стола.
Мать и дочь не обмолвились ни словом, но Бенет знала, что содержится в конверте. Сейчас она достала конверт и, не заглядывая в текст документа, вручила его Эдварду.
Тот прочел внимательно все, что было напечатано на большом листе бумаги, поднял на нее взгляд, и в глазах его она увидела страдание.
Он еще больше осунулся.
— Как ты могла допустить подобное? Он скончался от удушья. Здесь указан латинский термин, а фактически его задушили. И ты была рядом.
Эдвард опустил голову и закрыл ладонями лицо.
Как она ненавидела Эдварда в эту минуту! За его незаслуженные упреки, за его показную скорбь… Бенет молила бога, чтобы он скорее ушел, сыграв свой маленький спектакль, выступив в роли отца, скорбящего по сыну, которого никогда не видел и не любил.
Она готова была выслушать еще парочку оскорблений, может быть, угроз и обвинений в эгоизме, черствости, скаредности и неблагодарности по отношению к такому благородному человеку, как Эдвард, готова была дать ему возможность выговориться, лишь бы он потом удалился и исчез из ее жизни навсегда.
Однако в финале спектакля ее ждала неожиданность.
Эдвард отнял руки от лица и взглянул на Бенет покрасневшими глазами.
— Полчаса назад ты приглашала меня выпить с тобой. Я это воспринял как шаг с твоей стороны к нашему воссоединению, но колебался, будучи неуверенным, насколько это серьезно. После того, что я услышал от тебя, признаюсь честно: мне необходимо выпить.
Бенет вдруг поняла, кого он ей напоминает.
Мопсу.
Существовало ли это сходство и раньше? Может, в характере самой Бенет заложена потребность в Мопсе, в личности-паразите, который откармливается за ее счет и изводит оскорблениями и подавляет своим чудовищным эгоизмом?
У нее даже вырвался смешок, такой неуместный и оскорбительный для Эдварда.
— Когда мы расставались почти три года назад, я удивлялся твоей жестокости и упрямству и считал, что тебя ничто не сломает… Однако, оказывается, я ошибался. Хочешь знать, зачем я пришел? Я думал, что мы сможем снова быть вместе. Я даже не исключал вероятности, что мы поженимся.
— Но теперь ты окончательно лишился всех иллюзий?
Не дожидаясь ответа, Бенет, осторожно отняв у уснувшего Джейсона бутылочку с соком, собралась отнести его в спальню.
— Если ты хочешь выпить на дорожку, Эдвард, обслужи себя сам. В гостиной есть буфет, в нем стоят бутылки. Уходя, просто захлопни входную дверь.
Весь вечер дом, за которым следил Барри, был погружен в темноту, и только под конец, когда он потерял всякую надежду увидеть на этот раз Теренса Ванда, крошечный просвет мелькнул в окне одной из задних комнат и был замечен им из арки, где он устроил себе наблюдательный пункт.
Теренс сначала загнал машину в гараж, а потом проник почему-то в свой дом с черного хода. Это показалось Барри странным.
Покидая свой наблюдательный пост, Барри обошел дом и разглядел в гараже сияющий голубой «вольво» самой престижной модели.
Смутило Барри то, что Теренс явно заметил его в арке, и потому спешно задернул штору.
Барри рассчитывал, что, придя в свой дом и зажигая по пути свет, Теренс будет расхаживать по комнатам, заниматься привычными делами и не обратит внимания на какого-то парня в арке.
Но у него создалось впечатление, что Теренс чего-то испугался и спрятался за шторами.
Теперь Барри оставалось гадать, насколько хорошо разглядел его Теренс и догадался ли, что он имеет отношение к Кэрол.
Его поведение вызывало подозрения: чего он боится?
Если Барри и имел раньше какие-то сомнения по поводу Теренса Ванда и Кэрол, то теперь они начисто рассеялись.
Пнув ногой приставучую белую кошку, Барри решил больше не унижаться.
Что заставляет его смотреть на закрытые темными шторами окна богатого дома? О ревности не могло быть и речи. Эти дела остались в прошлом. Только шестое чувство заставляло его подозревать что-то нечистое в этой ситуации. Но шестое чувство существует, и оно не покидало его…
От станции метро Барри шел домой через Китайский мост. Он считал огни в домах, но не увидел света в окошке Кэрол. Возможно, она еще не вернулась с работы или с гулянки.
Бевин-сквер словно вымерла. Даже подростки на мопедах не крутились там. Лайла Курар, которая никогда не занавешивала свои светящиеся окна и всю ночь напролет гладила белые сари, только она одна продолжала заниматься привычным делом. Голая, без абажура, лампочка, слишком сильная для маленькой комнаты, слепила глаза.
У Спайсеров шторы были задернуты, зато телевизор работал на полную мощность, и оттуда грохотал бессмысленный смех.
Из темноты перед мысленным взглядом Барри выплыло лицо Теренса Ванда. В реальности он видел его не более пяти секунд, но оно запечатлелось в его памяти, будто высеченное навечно.
