Свет в доме Джеммы не горел, и парадная дверь была на этот раз заперта. Вполне возможно, что она приняла одну из таблеток доктора Ломакса и легла спать. Он заглянул в витражное стекло и заметил слабую полоску света, падающего из кухни. Значит, она еще не спала. Берден позвонил.
Когда полоска света не стала шире, а Джемма так и не вышла, он снова позвонил и постучал дверным молоточком в форме львиной головы. За его спиной с ветвей неухоженных деревьев непрерывно капала вода. Он вспомнил слова Мартина о том, что Джемма пила, а также то, что сказала девочка Крэнтоков, и, тщетно позвонив еще раз, пошел к боковому входу.
Дорожка была почти такой же заросшей, как сад в Солтрем-Хаус. Берден отвел рукой мокрый остролист и скользкое ползучее растение, намочившие его волосы и плащ. Его руки были такими мокрыми, что он с трудом мог повернуть ручку двери, но дверь оказалась не заперта, и он наконец открыл ее.
Джемма сидела за кухонным столом, опустив голову на руки. Перед ней стояла неоткупорениая бутылка, на этикетке которой значилось: «Вино типа кьянти. Произведено в Испании. Специальная скидка этой недели 7 пенсов».
Он медленно подошел к ней и положил руку ей на плечо:
— Джемма…
Она ничего не сказала. Она не пошевельнулась. Он взял стул, подвинул его к ней и осторожно обнял ее. Она прислонилась к нему, не сопротивляясь, слабо и часто дыша, и во власти безграничного эгоистичного счастья Верден забыл обо всех муках последних дней, о своей борьбе с искушением. Он бы мог вечно держать ее вот так, нежно и молча, без пыла и страсти или стремления изменить что-то.
Она подняла голову. Ее лицо было почти неузнаваемо, так оно распухло от слез.
— Ты не приходил, — сказала Джемма. — Я тебя все ждала и ждала, а ты не приходил. — Ее голос был низким и странным. — Но почему?
— Я не знаю. — Это была правда. Он не знал, потому что теперь его сопротивление собственным чувствам казалось верхом никчемного безрассудства.
— У тебя совершенно мокрые волосы. — Она прикоснулась к его волосам и каплям дождя на его лице. — Я не пьяна, — сказала Джемма, — но была пьяна. Это пойло просто отвратительно, но оно немного успокаивает. Сегодня я выходила, чтобы купить что-нибудь из продуктов, — я несколько дней ничего не ела, — но ничего не купила, не смогла. Когда я подошла к прилавку со сладостями, я вспомнила, как Джон упрашивал меня купить шоколадку, а я не купила, потому что это было вредно для его зубов. И я пожалела, что не покупала шоколадки и все, что он хотел. Какая теперь разница, ведь так?
Она тупо уставилась на него, по ее лицу струились слезы.
— Не надо так говорить.
— Почему? Он мертв. Ты знаешь, что он мертв. Я все вспоминаю. Как иногда сердилась на него, и шлепала его, и не покупала сладости, которые он просил… О, Майк! Что мне делать? Может быть, выпить это вино и проглотить все таблетки доктора Ломакса? Или просто выйти в этот дождь и идти, идти, пока не умру? Какой смысл в моей жизни? У меня нет никого, никого.
— У тебя есть я, — сказал Берден.
Вместо ответа, она опять прижалась к нему, по на этот раз еще сильнее.
— Не оставляй меня. Обещай, что не оставишь.
— Тебе надо лечь в постель, — сказал он. Какая отвратительная ирония была в этом, подумал Майк. Не на это ли он рассчитывал, ставя машину на соседней улице? Что он и она лягут в постель? Майк на самом деле предполагал, что эта потерявшая рассудок, убитая горем женщина примет его любовные ласки? «Ну и дурак же ты», — сердито прошептал Берден самому себе. Но постарался спокойно сказать:
— Ложись. Я дам тебе выпить чего-нибудь горячего. Ты примешь таблетку, а я посижу с тобой, пока ты не уснешь.
Она кивнула. Он вытер ей глаза носовым платком, который Грейс выгладила так же тщательно, как Розалинда Суон гладила рубашки своего мужа.
— Не оставляй меня, — снова сказала она и понуро пошла.
На кухне был чудовищный беспорядок. Много дней тут ничего не мыли и не убирали, в воздухе стоял затхлый сладковатый запах. Берден нашел немного какао и сухого молока и постарался приготовить все, что мог, из этих скудных ингредиентов, смешав их и сварив на плите, черной от прикипевшего жира.
Она сидела на постели, закутав плечи своей черной с золотом шалью, и та волшебная экзотическая аура, сотканная из цвета, и странности, и раскованности, в какой-то степени вернулась к ней. Ее лицо снова казалась спокойным, огромные глаза широко раскрыты. Комната оказалась неприбранной, даже захламленной, но беспорядок этот был необыкновенно женственным. Разбросанная одежда источала смешанный нежный аромат.
Он вытряхнул из пузырька таблетку снотворного и протянул ей вместе с напитком. Она слабо улыбнулась ему, взяла его руку, сначала поднесла ее к губам, а потом крепко сжала:
— Ты никогда больше не будешь избегать меня?
— Я плохая замена, Джемма, — сказал он.
— Мне нужна, — мягко сказала она, — любовь другого рода, чтобы я могла забыться.
Он понял, что она имела в виду, по не знал, что на это ответить, а потому молча сидел возле нее, держа ее руку, пока та не стала вялой и Джемма не опустилась на подушки. Он выключил ночник и вытянулся рядом с ней, но сверху покрывала. Вскоре ее спокойное ровное дыхание сказало ему, что она уснула.
Светящийся циферблат его наручных часов показал, что было всего лишь половина одиннадцатого. Вердену же казалось, что с тех пор, как он покинул Грейс и приехал сюда сквозь влажный, наполненный дождем туман, прошла целая вечность. В комнате было холодно, душно и пахло духами. Он легко держал ее за руку. Выпустив ее, он подвинулся к краю кровати, чтобы встать и уйти.
Настороженная даже во сне, она пробормотала:
— Не оставляй меня, Майк.
В ее низком спросонок голосе он уловил нотку ужаса, страха, что ее могут опять бросить одну.
— Я не оставлю тебя. — Его решение было быстрым и окончательным. — Я буду здесь всю ночь.
Дрожа, Берден сбросил одежду и лег в постель рядом с ней. Ему казалось естественным лечь так, как он лежал рядом с Джин, прижавшись, обняв левой рукой за талию, сжав ее руку, которая снова стала твердой и требовательной. Хотя ему было холодно, его тело, наверное, показалось ей теплым, потому что она счастливо вздохнула и затихла.
Ему казалось, что он никогда не заснет, а если заснет, то тут же увидит один из своих обычных снов. Но они лежали, прижавшись друг к другу, так, как он привык в свои счастливые годы и о чем горько скучал в прошлые, несчастные. Это вызвало у него желание, по в то же самое время и убаюкало его. В мыслях о том, удастся ли ему вынести ненужное, в сущности, воздержание, Майк уснул.
Только еще начало рассветать, когда он проснулся и обнаружил, что другая половина кровати пуста, по еще хранит тепло. Джемма сидела у окна, закутавшись в свою шаль. Большой альбом с золотыми застежками лежал раскрытым на ее коленях. Он понял, что она рассматривает в первых лучах света снимки своего сына, и почувствовал сильную черную зависть.
Майк долго, как ему казалось, смотрел на нее, почти ненавидя того ребенка, который встал между ними и увел свою мать призрачной тонкой рукой. Она медленно переворачивала страницы, замирая иногда, чтобы пристально всмотреться любящим взглядом. Чувство обиды, которое, как он понимал, было совершенно несправедливым, заставило его захотеть, чтобы Джемма взглянула на него, забыла о своем ребенке и вспомнила о мужчине, который стремился стать ее любовником.
Наконец она подняла голову, и их взгляды встретились. Женщина не произнесла ни слова, и Верден тоже ничего не сказал, потому что знал, Что, если скажет что-то, это будет нечто неоправданно грубое. Они пристально смотрели друг на друга в тусклом сером утреннем свете, и тут, молча встав, она задернула занавески. Это были парчовые занавески, старые и потертые, но все еще сохранившие свой великолепный темно-фиолетовый цвет, и, пробиваясь сквозь них, свет в комнате казался багряным. Джемма сбросила шаль и встала неподвижно в этом багряном затененном свете, чтобы он смог посмотреть на нее.
Ее рыжие волосы казались багряными, но тело почти не окрасилось и оставалось ослепительно белым. Майк смотрел на нее с каким-то удивлением, охваченный желанием просто смотреть. Эта женщина, спокойная и улыбающаяся сейчас, не имела ничего общего с той сладострастной женщиной, о которой
