чувствовать, что между ними нет никакого барьера и что прикосновение к ней, которого он начинал очень хотеть, было не только возможно, но неизбежно.
Лучше бы ему оставить это направление мыслей. Он постарался взять себя в руки.
– Я полагаю, надо с чего-то начинать. Известен ли вам кто-либо, кто мог иметь причины желать смерти вашей подруге Анн-Мари?
– Я уже думала об этом, конечно, и я, честно, не знаю таких. В самом деле, я не могу себе представить, почему кто-то когда-то захотел бы убить кого-то. Смерть настолько потрясает, не правда ли? А убийство – вдвойне.
– Самоубийство вы посчитали бы менее удивительным?
– О да, – сразу ответила она. – Не потому, что у меня есть какие-то причины думать, что она собиралась совершить его, просто каждый всегда может найти причины возненавидеть самого себя, и собственная жизнь намного доступнее. Хотя убийство... – она сделала паузу, – это так оскорбительно, верно?
– Никогда не думал об этом с такой точки зрения.
– Это должно быть вам отвратительно, – неожиданно произнесла она, и он удивился.
– Но еще больше для вас, я уверен.
– Не думаю. Я не несу за это ответственности, как вы. И еще – потому, что я знала ее только живой, я всегда буду вспоминать ее такой. А вы увидели ее мертвой – какой же тут душевный покой?
С чего это она решила, что он нуждается в душевном покое, подумал он; потом более честно изменил свою мысль: откуда она знает, что он нуждается в душевном покое?
– Кто были ее друзья?
– Ну, я предполагаю, что я была ее наиболее близкой подругой, хоть на самом деле и не могу сказать, что знала ее очень близко. Мы «делили парту», значит, привыкли быть друг возле друга на работе. Я приезжала к ней домой раз или два, и пару раз мы ходили в кино. Она пришла в оркестр недавно и относилась к сорту замкнутых людей. Она нелегко заводила друзей.
– А как насчет друзей вне оркестра?
– Я не знаю. Она никогда никого не упоминала.
– Любовники?
– Могу сказать, – улыбнулась она, – что вы ничего не знаете о жизни оркестра. Женщины-музыканты не могут иметь любовников. Специфические часы работы предохраняют нас от смешивания с простыми смертными, а связаться с кем-нибудь из самого оркестра фатально.
– Почему?
– Из-за разговоров. Можно сойтись с кем угодно, и все равно все будут сплетничать, как будто это инцест. Мужчины гораздо более злобны, чем женщины, понимаете, корчат из себя цензоров. Если женщина сходится с кем-то из оркестра, каждый моментально узнает об этом, и тогда она получает грязные клички, и все прочие мужчины думают, что она – легкая добыча.
– Но Анн-Мари была очень привлекательна. Уверен, что кто-то из мужчин пытался сблизиться с ней.
– Да, конечно. Они пытаются делать это с каждой вновь пришедшей женщиной.
– И она отклонила эти попытки?
– У нее было кое-что с Саймоном Томпсоном во время гастролей в прошлом году, но гастроли – это совсем другое дело: формальные правила приостанавливаются, и все, что там происходит, не считается реальной жизнью. И я думаю, она могла еще иметь что-то с Мартином Каттсом, но это тоже не считается всерьез. Он просто нечто такое, через что должна пройти каждая в свое время. Как ветрянка в детстве.
Слайдер подавил улыбку и записал имена и фамилии.
– Понимаю.
– В самом деле? – Он посмотрел ей в лицо, удивляясь, насколько хорошо она справляется с ситуацией. Она рассказала, как трудно быть женщиной-музыкантом без горечи, которую ведь все равно разговорами не изменишь. Но знала ли она все эти вещи по опыту, как говорится, «из первых рук»?
Она улыбнулась, как будто прочла его мысли, и сказала:
– У меня свой способ управляться с такими вещами. Как-нибудь я вам расскажу.
Подошел официант с первым блюдом, и они помолчали, пока он не отошел. Потом Слайдер спросил:
– Значит, вы были единственным другом Анн-Мари?
– М-м-м-м! – она издала двусмысленный звук с набитым ртом, прожевала, проглотила и продолжила: – Она не доверяла мне полностью, но я полагаю, что я была единственным лицом в оркестре, кто был как-то близок к ней.
– Она вам нравилась?
Она задержалась с ответом.
– Не могу сказать, что она мне не нравилась. Она была человеком, которого трудно узнать поближе. Она была очень хорошей компанией, но, конечно, мы очень много говорили о работе, потому что это было то, что мы большей частью делали вместе. Я очень жалею ее, правда. Она не производила на меня впечатления счастливого человека.
– Каковы были ее интересы?
