– Я никогда не говорил, что она мне нравится или не нравится, – парировал Браун с достоинством, полностью игнорируя атертоновскую увертюру. – Она была хорошим музыкантом, но не надежней, чем остальные. Это единственное, что в ее личности могло интересовать меня хоть в малейшей степени. Мне не платят за то, чтобы я любил их, знаете.
– Что вы имеете в виду, говоря «не надежнее остальных»? Не надежнее кого?
– О, они всегда жаждут свободы от работы, чтобы подработать на стороне. Она хотела бы время от времени играть в прежнем оркестре. В наши дни они все такие – жадные. Никакой преданности. Никаких мыслей о том, сколько хлопот это создает всем другим. Она взяла в обычай ездить туда по крайней мере раз в месяц, и, откровенно говоря, я удивляюсь, что они брали ее. Я имею в виду, что там должно быть множество других классных скрипачей, которых они могли использовать прямо на месте. Она не была настолько уж изумительна, чтобы никто другой не мог ее заменить.
Атертон дал этой информации улечься в голове, не будучи пока способным сделать из нее какие-либо выводы.
– У нее был дружок? Может, кто-нибудь из оркестра? – задал он следующий вопрос.
Браун вновь повел плечами.
– Это я могу себе представить. У них у всех мораль уличных кошек.
– Что, у музыкантов?
– У женщин! – выплюнул Браун с потемневшим лицом. – Я не люблю женщин в оркестре, могу сказать это вам совершенно бесплатно. Они создают трудности. Они шляются повсюду, создают группировки и настраивают одних против других, шушукаются за спинами людей. Если вы им что-нибудь скажете, они начинают рыдать, и вы вынуждены отступиться. Дисциплина рушится на части. Никогда у нас не было таких проблем, пока мы не начали брать в оркестр женщин. Но, разумеется, – он криво ухмыльнулся, – теперь это закон. Нам не позволено держать их подальше.
Но Атертон был хорошо вышколен и выказал полное бесстрастие к услышанному.
– Но у нее не было кого-то в частности? Какого-то мужчины из ее секции? – настойчиво переспросил он.
Глаза его собеседника скользнули в сторону.
– Я полагаю, вы имеете в виду Саймона Томпсона? Они были вместе однажды, во время гастролей. Вы лучше спросите о ней его, а не меня. Это не мое дело.
– Спасибо, я так и сделаю. – Не любит женщин, подумал Атертон. Что еще? – Когда вы в последний раз видели мисс Остин?
– В телецентре в понедельник, конечно. Вы это знаете.
– Да, но когда точно? Вы видели, как она уходила, например?
– Я не видел, как она выходила из здания, если вы это имеете в виду. Я стоял у двери в студию и раздавал платежные извещения. Отдал ей ее бумажку, и это был последний раз, когда я ее видел. К тому времени, когда я вышел из здания, все уже разъехались.
– Как им платят? Направляют в банк?
– Да. Я только выдаю извещения.
– Сколько она зарабатывала? Я предполагаю, это-то вы должны знать, не так ли?
– У меня есть компьютерная распечатка, если вы хотите просмотреть ее. Я не помню вот так, навскидку. Они все работают повременно, и оплачиваются по выступлениям, так что оплата меняется в каждом случае от месяца к месяцу, в зависимости от того, сколько было работы.
– Значит, если месяц был спокойным, то получают они поменьше?
– Не обязательно так. Все они подрабатывают на стороне, в других оркестрах. У них могут быть выступления там, когда мы не работаем.
Браун принес толстую стопку бело-зеленых полосатых листов, положил ее на стол и начал листать, быстро и со знанием дела.
– Вот вам Остин. За последний месяц она получила восемьсот двадцать фунтов и тридцать три шиллинга.
– Насколько это близко к среднему?
– Не могу сказать. Мы были порядочно заняты в прошлом месяце, но это не был лучший месяц в году. Перед Рождеством всегда бывают пустые промежутки.
Атертон подсчитывал. Значит, она получала между десятью и двенадцатью тысячами в год – в любом случае недостаточно для покупки «Страдивариуса», ни даже для того, чтобы просто прицениваться к нему. Похоже, она должна была влезть в какое-то достаточно большое дерьмо, чтобы оказаться владелицей такой скрипки. Через плечо Брауна он просмотрел детали, касающиеся банковского счета Анн-Мари, и, наблюдая краем глаза за лицом Брауна, спросил:
– Вы знаете, на какой скрипке она играла?
Реакция была простым умеренным удивлением.
– Понятия не имею. Джоанна Маршалл, вероятно, знает, если это важно для вас.
Ладно, если «Страд» и был ключем ко всему этому, то Браун ничего о нем не знал.
– О'кей, значит, вы дали мисс Остин ее извещение, и это был последний раз, когда вы ее видели?
Браун опять стал немногословным.
– Я уже говорил вам это.
