Возвращается муж из командировки домой. А в лесу уже темно. А дома ждет холодная постель. То есть это муж надеется, что холодная.
И вот возвращается он, возвращается и вдруг чувствует, что вернуться никак не может. Не из моральных, конечно, соображений, а скорее – из топографических.
Начал тут муж ориентироваться на местности из последних сил. То есть из тех самых сил, что как раз для жены предназначались. «НЗ», короче. Неприкосновенный запас, предназначенный именно для прикосновений, а не для географических изысков.
«Ну вот, – думает муж, – сориентируюсь я сейчас прямо на местности, а для Настасьюшки для моей ни полсилы, ни четверть силы, ни осьмушки не останется! Так, поцелуй один в щеку, да и тот без причмокивания».
Подумал об этом муж, сел на пенек с табличкой «окрашено» и пригорюнился. Занюхал воротником и пригорюнился по второй.
Вдруг, откуда не ждали, вырос перед ним старичок-лесовичок. Ну не то чтобы прямо вырос, а просто с земли поднялся, где, видимо, отдыхал. Отряхнулся старичок-лесовичок с той аккуратностью, какая свойственна английским архивариусам, да хотел было обернуться сразу ясным соколом и улететь, но потерял равновесие и упал, никем не обернувшись. А задумка была неплохая. Знатная была задумка: взять да и обернуться ясным соколом.
Ну, не получилось, так не получилось. Решил тогда старичок-лесовичок для начала просто обернуться. Тут-то он и заметил мужа на пеньке.
Приподнялся тогда старичок на локте и спрашивает:
– Что, добрый молодец, восемь часов уже есть?
– Ох, и не спрашивай меня, старичок-лесовичок, – отвечает муж. – Видишь, кручинюсь я, ибо возвернуться из командировки не в состоянии.
– Это горюшко – не горе, – сплюнул старичок. – Ты вернуться не можешь, потому как в голове у тебя не компас, а каша из образов, страстей и понятий. Но ежели ты выполнишь три моих желания, то и я тебе пособлю.
– Хорошо, – отвечает муж.
– Нет, не хорошо! Отлично выполнишь!
Делать нечего, муж выполнил все три старичковых желания. Вернее, желание-то было одно, только выполнять его пришлось три раза, да еще и на «отлично» вытягивать.
Отдышался муж и говорит:
– Я свое обещание выполнил, теперь и ты свое выполняй. Сдержи слово.
Слово-то старичок-лесовичок сдержал, хотя оно прямо с губ рвалось, короткое такое, ядреное словцо… Но сдержал его старик и уговор все-таки выполнил.
Повернулся он к мужу задом, к лесу передом и зажурчал: «Ты расти, расти, лесок, через Запад на Восток, муж из командировки – скок!»
Грянул тут гром, и муж сразу дома оказался. Конечно, кому охота под дождем с каким-то бомжем трепаться? Это при ясной погоде мужья вернуться из своих командировок никак не могут, а стоит тучкам набежать, как все мужья дорогу отыскивают без проблем.
Вот и наш муж сразу домой пошел. А дома жена Настасьюшка пирогов наделала, да столько, что и пройти невозможно. Ждала, видать, готовилась, хотя муж ее раз пять предупреждал, чтобы она его так больше не ждала.
Поклонился он дорогой супруге Настасьюшке в пояс, ухватил края юбки обеими руками да и задрал ее до самых ушей. И сделалась у них настолько великая любовь, что ни в сказке сказать, ни просто вслух в приличном обществе.
И я там был, мед-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало, потому что в шкафу уж больно темно было.
ОДИН ДЕНЬ ИВАНА ДЕНИСОВИЧА
Один день Ивана Денисовича шел за два для всех его родных и за три для тех, кто пытался украдкой из числа этих самых родных выйти или хотя бы ослабить родственные узы.
И не сказать, что Иван Денисович был человеком тяжелым или нудным. Скорее он был человеком выносливым и терпеливым. Наружно выражалось это в том, что Иван Денисович договаривал до конца хорошо известные всем поговорки и прописные истины.
«Семь раз отмерь», – произносил он хорошо поставленным голосом и замирал, как бы прислушиваясь. Незнакомый человек мог подумать, что Иван Денисович окончательно погрузился в себя и забыл о второй части нетленной поговорки, поэтому, когда спустя минуту над ухом раздавалось громогласное: «И о-дин раз о-трежь!», незнакомый человек, особенно если он был обременен нечистой совестью, обязательно вздрагивал, тем паче, что Иван Денисович в тот момент, иллюстрируя сказанное, проводил по своему горлу тыльной стороной крупного кухонного ножа.
На деле же был Иван Денисович человеком тишайшим, всегда и всюду шел на уступки, будучи тверд лишь в одном – в вопросах фамильной чести. Едва заметив малейшую холодность, явленную по отношению к нему каким-нибудь троюродным племянником, бросался Иван Денисович восстанавливать родственные узы и раздувать огонь крови, что обычно занимало у него от одного месяца до трех. Естественно, с проживанием Ивана Денисовича на площади охладевшего или замыслившего охладеть.
– Ты что же, племяш, – с укоризной выговаривал Иван Денисович, – совсем забыл старика? А ведь нас, Скорохутовых, совсем мало осталось. Мы друг за дружку держаться должны!
Пятидесятилетний племяш, только вчера проводивший Ивана Денисовича на вокзал после месячного восстановительного визита, застывал на пороге квартиры с открытым ртом, пока Иван Денисович степенно проходил на кухню, снимая рюкзачок и объявляя, что здесь он проездом и решил взглянуть на житье-бытье племяша, которого он помнит еще обгаженным третьеклассником в коляске.
– Вот, значит, как устроился, – говорил Иван Денисович, хаотично нажимая кнопки микроволновой печи, – а знаешь, в честь кого мы тебя Алексеем назвали?
– В честь дедушки, – еще не придя в себя и оседая на трюмо, автоматически отвечал племяш урок, заученный за месяц весьма хорошо, поскольку отвечать приходилось часто – и среди ночи, и через дверь ванной, и во многих иных ситуациях, не располагающих к занятиям генеалогией.
– Ха, дедушки, – снисходительно хмыкал Иван Денисович. – В честь дедушки мы бы тебя дедушкой назвали. Алексеем же тебя кличут в честь Алексея Тимофеевича Скорохутова, твоего деда.
Остекленевший взгляд племянника свидетельствовал, что шутка о дедушке хотя и застала его врасплох, но явно была не нова.
– Не женился еще? – с грубоватой лаской в голосе осведомлялся Иван Денисович.
Племянник не отвечал, тупо глядя в пол и отрыгивая шампанским, которым накануне отмечал с женой дядюшкин отъезд.
– Ты с этим не торопись. Жену ведь, как работу, на всю жизнь выбирают. Помнишь, как народ говорит: семь раз отмерь…
С этими словами Иван Денисович обычно пропадал в холодильнике минуты на три, затем являлся обратно и, чавкая, изрекал с ликом Кассандры: – И… один… раз…
– Отрежь! – не выдерживал племянник.
Тут Иван Денисович укоризненно мотал головой, звучно проглатывал кусок, а потом, икнув, глядел на племянника ясными до идиотизма глазами: – Что – отрежь?'
Племянник вжимал голову в плечи и бормотал: – Ну это, чего отмеряли…
– Тц-тц-тц, – Иван Денисович цокал языком с болью и тревогой. – А ты ведь зря, племяш, думаешь, что народ глупее тебя. Народ таких поговорок не придумывает. Нет у русского народа поговорок из одного слова. У русского народа поговорки «Отрежь» нет. Зато у русского народа есть другая поговорка, – Иван Денисович начинал распаковывать рюкзачок, – семь раз отмерь, а уж потом…
На сей раз племянник не рисковал, слушая дядю с выражением Себастьяна, которое тот имел, пока становился святым. И долготерпение обычно вознаграждалось, поскольку сакраментальное «отрежь» доносилось уже из туалета. Племянник не терял времени, тут же набрасывал на себя куртку и улепетывал на работу.
