мрут…
Его поддержали:
— Что говорить! Худо простому люду живется: и под боярами, и под татарами! А хуже нет голода!
Разговор пошел горестный, тяжелый.
Говорили и о чуме, которая нет-нет да и наведывалась в Новгород:
— Харкнет человек кровью — и по третьему дню готов!..
— Княжеский доктор говорит: этот, дескать, мор черный, его из-за моря привозят. Купцы.
— Да уж он знает, Аврам!.. Все, поди, черны книги прочел!.. Он многих в народе вылечил.
— Добрый лекарь! А Только — голод да нищета, дак и лекарства — тщета!..
— Нет, в стары времена куда легче жили!.. Нынче богаты бедных поесть хотят, ровно бы волки, живоядцы!..
После голода и чумы заговорили о татарах:
— Слышь ты, окаянны хочут всю молодежь с собой на войну погнать… Да Олександр Ярославич, дай ему бог веку, он заступил: не дал!
— Авось и опять съездит — отмолит!
— Ох, Орда, ох, Орда немилостивая!.. Ханы эти да баскаки наскакивают!.. И все — господин на господине!..
— Ну и у них не все одинаки: всякого жита по лопате, есть и у них черна кость, бела кость!..
— Побывал я, братцы, у ихнего хана, у Менгуя, и во дворце… ну, как же? — когда Ярославича своего сопровождал… Ох, дворец, ох, дворец! Ум меркнет!.. Не хочется и вон идти!..
— На нашей же все на кровушке строено!
— Это точно!..
— Вот мне матерь моя, Пономаревой рукой, пишет: чегойто на ихнего князя, на Пронского, осерчал багадур ихний, баскак этот самый. И вот поехал со своими, с татарами, саморуком дани собирать с хрестьян. Ну вот, матушка моя и пишет: все наше рухло пограбили! «Теперь, говорит, нету тебе, Саввушка, и наследия отцовского!..» Ну кто ж я теперь — всему лишенец?.. Теперь уж и не вздумай отойти от князя!..
— Не горюй, — утешал его товарищ, — было бы жито, а то — прожито!..
А тем временем тот, кто побывал с Невским у великого хана, вел свой неторопливый рассказ о татарах:
— Замков на анбарах они действительно не знают: воровство наказуют люто. Ежели ты, к примеру, одного коня украл, то отдай девять…
— Ой-ой!..
— Так-то вот! А то просто голову рубают — и все… Но живут грязно. Немыслимо! Им Чингиз-хан мыться запретил, одежу стирать запретил.
— Неужели бань нету? — почти в ужасе спросил кто-то.
Рассказчик рассмеялся:
— Да ежели кто у них начнет воду на себя плескать, обмываться, дак они сейчас же ему голову отрубят: вода, говорят, она святая, не смей ее грязнить!..
Раздался хохот.
— Есть же дурачья на белом свете!..
— Рубахи свои, и всю одежду, и чепаны дотоле носит, не сымая, покуда не изветшает и само не свалится! И чего скупятся, не знаю: ведь когда мы с Александром Ярославичем были у того ихнего царя, так ведь, кроме нас, на поклон к ему три тыщи царей съехалось!
Раздался гул ужаса и изумленья.
— И вот ты с ними и поборись — с татарами!..
— А у нас-то, у русских, чего нету?! Оружия ли? Хлеба ли? Скота ли?.. Необъятная сила!.. Когда бы наши князья за одно сердце все стали, так этот бы Менгуй-Батый хрипанул бы одного разу, да и пар из него вон!..
— Ну, какой там — за одно сердце! Друг друга губят!.. Вон родной дядя, Святослав Всеволодич, под нашего-то подыскивается в Орде!..
— Нашему трудно!.. У прочих князей и понятия нет, чтобы помочь, поддержать! Один Ярославич, один!..
— Какой там — помочь, поддержать! Другой князек приедет к нашему-то, чело клонит перед ним, а ты стоишь, и у тебя сердце трепещет: а как да у него нож в сапоге, за голенищем? Так глаза с него и не спущаешь!..
— Да и бояре наши — тоже господа пресветлые! — им бы только мамон свой набить да всячески гортань свой услаждают!.. Об отечестве мало кто думает!..
В те разговоры — об Орде, о князьях и боярах — вструился рядом текущий разговор о божественном. Кто-то чинно и книжно повествовал о чудесах святителя Николая, епископа Мирр Ликийских. Рассказ подходил к концу. И надо же было напоследок этак промолвиться!..
— Ну и вот, стало быть, говорит ему Никола-угодник, пленнику этому, греку… ну, понятно, на своем языке, по-гречески…
— Полно! Не говори несусветицу! — закричал вдруг один из слушателей. — Про святого рассказываешь — про Миколуугодника! — и как же это он у тебя не по-русски заговорил?.. Да святые, они все русского народу были! А как же?..
И возмутившийся слушатель обвел ярым оком всех окружающих и, доказуя, начал считать, пригибая пальцы:
— Петро-апостол. Ну? Иван-богословец! Ну? — Он торжествующе посмотрел на всех.
Дружинника, что вел рассказ про святителя Николая, затюкали.
Но он, выжидая свой миг, молчал и хитро улыбался. А когда наступил миг молчанья, он спросил у своего противника, заранее торжествуя победу:
— Ну, а Христос?
Но лучше бы ему не спрашивать. Возмутившийся ересями его, старый дружинник повел руками, как бы всех призывая в свидетели:
— Нет, вы послушайте, послушайте, православные! У него уж и Христос нерусской стал! А?.. Нет, что-то ты заговариваться начинаешь, парень!.. Слушать тебя и то грешно!..
Он поднялся с кошмы, на которой лежал, и, возмущенный, отошел к другому кругу — к тому, где беседовали о татарщине, о князьях, о боярах.
Гринька Настасьин тоже среди воинов у костра. Думал ли он когда, что доживет до такого счастья! Вот он сидит у костра, а рядом с ним, локоть к локтю, совсем как простой человек, сидит русобородый богатырь — начальник всей путевой дружины Невского. И зовут этого витязя Таврило Олексич! Да ведь это он самый, что в битве на Неве богатырствовал и навеки себя прославил в народе. О нем и сам Александр Ярославич рассказывал Гриньке.
Олексич и Гринька дружат. Богатырь сделал ему деревянный меч, как настоящий!..
— Ничего, Григорий, — сказал ему Олексич, — пока деревянный; вырастешь — так настоящим пластать будешь… Может, и на татарах свой меч испытать придется!..
…Воинам поспел ужин. Все принялись сперва за горячий кулеш, а потом за баранину.
Таврило Олексич положил на большую лепешку, как на блюдо, сочно-румяный большой кусок жаркого и подал Гриньке.
— Кушай, кушай, отрок! — ласково сказал он, погладив его по голове. — Уж больно ты худ, набирайся сил, кушай!..
Сам он тоже взял добрый кус барашка, сел рядом с Гринькой под сосну и принялся есть.
— Ешь! — еще раз сказал он мальчику. — Хочешь воином быть добрым — ешь побольше! От еды сила! — наставительно пояснил он и ласково подмигнул Гриньке.
Увидав своего витязя-друга в таком светлом расположении духа, Гринька вполголоса сказал ему:
— Дяденька Таврило, а потом расскажи мне про Невску битву.
Олексич хмыкнул и усмехнулся:
— Да ведь уж который раз я тебе про нее рассказывал. Поди уж, затвердил все наизусть. Ну ладно, отужинаем — там видно будет…
