И увидел, что жена бедняка молодая и здоровая, и спросил ее мужа: «Разве ты не сеял льна?»
Он же отвечал: «Много льна у меня, господин».
И показал ему множество льна.
И сказал Дракула женщине: «Почему же ленишься ты для мужа своего? Он должен сеять, и пахать, и тебя беречь, а ты должна шить ему нарядные праздничные одежды. А ты и рубашки ему не хочешь сшить, хотя сильна и здорова. Ты виновна, а не муж твой: если бы он не сеял льна, то был бы он виноват».
И приказал ей отрубить руки, а труп ее воздеть на кол.
Изготовили мастера для Дракулы железные бочки, а он наполнил их золотом и погрузил в реку.
А мастеров тех велел казнить, чтобы никто не узнал о его коварстве, кроме тезки его — дьявола.
Однажды пошел на него войной венгерский король Матьяш.
Выступил Дракула ему навстречу, сошлись и сразились, и выдали Дракулу изменники живым в руки противника.
Привели Дракулу к королю, и приказал тот бросить его в темницу.
И провел он там, в Вышеграде на Дунае, в четырех верстах выше Буды, двенадцать лет.
А в Мунтьянской земле король посадил другого воеводу.
Когда же тот воевода умер, послал король к Дракуле в темницу сказать, что если хочет он, как и прежде, быть в Мунтьянской земле воеводой, то пусть примет католическую веру. Если же не согласен он, то так и умрет в темнице.
И предпочел Дракула радости суетного мира вечному и бесконечному, и изменил православию, и отступил от истины, и оставил свет, и вверг себя во тьму.
Увы, не смог перенести временных тягот заключения, и отдал себя на вечные муки, и оставил нашу православную веру, и принял ложное учение католическое…'
В развалинах замка Поенари
Тихо было здесь.
Так тихо, что тишина казалась осязаемой.
Правда, ощутить ее было непросто.
Едва уловимой была тишина.
Легкой.
Прохладной и свежей.
Все, впрочем, фантазии.
Прохладным и свежим на самом деле был ветер, слабые порывы которого иногда достигали зеленых отрогов Тихутского перевала.
Собственно, не порывы даже, так — осторожное, чистое дыхание проносилось порой, играя раскидистыми кронами деревьев.
Отзываясь, ласково шелестела листва.
И снова наступала тишина.
Иногда в ее прозрачное безмолвие вплеталась канва заливистых птичьих трелей — или, совсем уж редко, слабо звенел вдали одинокий колокольчик. Незадачливая буренка, отбившись от стада, бродила, неприкаянная, в поисках обратной дороги.
Ночами тишина была особенной.
Такой, что треск сухих веток, сгоравших в жарком пламени костра, казался оглушительным. И, надо полагать, слышен был далеко.
Однако к гостеприимному огню никто особенно не спешил.
Здешние крестьяне обходили стороной развалины старинного замка.
Туристы редко забредали в эти места.
Что казалось странным.
По крайней мере доктору Эрхарду, немецкому археологу, возившемуся над раскопками замка с начала лета.
Природа была восхитительной, погода не оставляла желать лучшего, а сами развалины представлялись подлинным историческим Клондайком.
Впрочем, стоял уже август.
Летние дни стремительно шли на убыль, растворяясь в летних же прохладных ночах, но похвалиться существенными — да и вообще сколь-нибудь примечательными — находками экспедиция не могла.
Доктор Эрхард тем не менее источал оптимизм.
Возможно, небезосновательно.
Поенарский замок был построен в XV веке и едва ли не сразу разрушен до основания.
Дальнейшая судьба его была загадочной.
Никто за пять с половиной столетий, минувших со дня трагедии, не пожелал восстановить крепостные сооружения.
Не говоря уже о том, чтобы поселиться в этих местах.
К тому же — еще один труднообъяснимый фактор! — серьезные археологические экспедиции будто и не ведали ничего о древних развалинах. Изредка лишь — коротко и трусовато — набегали сюда «черные копатели», одиночки, Искатели древних сокровищ или просто отчаянные авантюристы.
Но и тем, судя по всему, удача не улыбнулась ни разу.
Совокупность этих обстоятельств позволяла отнести Поенарский замок к категории уникальных археологических объектов.
Она же питала честолюбивые надежды доктора Эрхарда и его спутников.
Однако лето таяло, надежды — тоже. Настроения, царившие в экспедиции, полностью соответствовали светлому минору ранней осени.
Слабый эмоциональный всплеск поутру, когда яркое по-летнему солнце золотит буйную карпатскую зелень, а свежий горный воздух полнится дурманящими лесными ароматами.
Тихая, задумчивая меланхолия вечером и отрешенность на исходе дня.
Ранние сумерки ощутимо дышат прохладой, со дна ущелья, из низины поднимается густой белый туман, пламя костра уже не согревает и не спасает от тьмы.
Хочется домашнего уюта, тепла, прочной крыши над головой и крепких стен, окружающих жилище. Хочется защищенности.
Ее-то как раз не хватает людям в преддверии осенней хмари, унылой остуды долгих ночей.
Внезапно подкрадывается странное уныние, порой — тоска и смутный, необъяснимый страх перед грядущим ненастьем.
Здесь, на мрачных развалинах, все ощущалось острее. Люди жались к костру, образуя вокруг огня плотный живой круг. Выходило похоже на древний мистический обряд, призванный оберечь от темных сил и пугающей власти ночи, неумолимо подступающей со всех сторон.
Вслух, разумеется, никто не согласился бы с подобным замечанием.
Но — мысленно?
Возможно, кое-кто всерьез подумывал о чем-то… странном.
Разговор упорно возвращался в одно и то же русло.
— Похоже, здесь действительно не слишком счастливое место.
Джилл Норман, англичанка, решившая вопреки сложившимся традициям получить образование в Германии, в недавнем прошлом — студентка Рихарда Эрхарда, теперь — его секретарь и ассистент, была единственной женщиной в экспедиции.
Ей прощались эмоциональные всплески и рассуждения о «потусторонней» подоплеке проблемы, которую доктор Эрхард с твердокаменным упорством — если не сказать упрямством! — рассматривал исключительно с материалистических позиций.
Того же требовал от прочих участников экспедиции: двух студентов-немцев — Карла и Густава, молодого аспиранта-историка из Бухареста — румына Григориу, переводчика и проводника — Мирчи, уроженца здешних мест, сотрудника одной из туристических компаний в Тырговиште, грека Костаса — морехода и врача по образованию, неожиданно увлекшегося историей и археологическими раскопками.
Все семеро провели на развалинах в Поенари в общей сложности около трех месяцев и, вероятно, готовы были продолжать работу еще некоторое время — до наступления холодов.
