подло очернено нечестивцами, вступившими в сговор едва ли не с самим сатаной». Надо ли говорить, что благородная цель восстановления столь вопиющей исторической несправедливости не просто захватила, но и вдохновила меня чрезвычайно. Тем более речь шла о человеке, чья кровь, как выяснилось, течет и в моих жилах.
Более того, по расчетам доктора Брасова, именно я оказался потомком по прямой — самой прямой! — из множества прочих генеалогических линий. Что, собственно, и подвигло его разыскать именно меня.
В недобрый час.
Но это — увы! — открылось позже.
В те дни я пребывал в состоянии фанатической эйфории. Нечто подобное, надо полагать, испытывали и безжалостные крестоносцы, и жестокосердные слуги папской инквизиции, кровавым мечом и пламенем страшных костров насаждавшие святую веру, не ведая еще — или не желая ведать, — что подлинная вера во Христа и насилие суть несовместимы.
Сравнение это, возможно, покажется тебе неуместным, ибо в отличие от тех, кого только что порицал, я вступал под знамена отнюдь не Господни.
Не ведая, правда, что творю. Ну да это слабое утешение.
Впрочем, сказанное отношу я только к себе.
Доктора Брасова и теперь, когда стала окончательно ясна глубина его заблуждений, я не виню и тебя прошу о том же. Пусть в адрес этого несчастного не будет брошено ни одного упрека.
Страшная кончина, полагаю, искупила его невольный грех.
Собственно, этим трагическим происшествием и было ознаменовано мое вступление на румынскую землю.
И с этой минуты…
С этой минуты…
Дорогой Энтони, прежде чем продолжить повествование, хочу — да что там хочу! — должен, обязан… и прочая — сделать еще одно отнюдь не лирическое отступление.
Ибо все, что творилось со мной — и если бы только со мной! — с этой проклятой минуты, вряд ли уложится в сознании нормального, цивилизованного человека, живущего в начале третьего тысячелетия. Тем более наделенного твоим аналитическим умом и твоим же скепсисом относительно всевозможных «пара…».
Сенсационная затея с «Титаником» — уверен! — захватила тебя еще и потому, что осуществление этого грандиозного замысла напрочь опровергало нашумевшее пророчество самого Нострадамуса. И с каким блеском!
Однако, Тони, кому, как не тебе, знать, что я был столь же чужд мистическим фантазиям!
Оккультизм и эзотерика, по мне, были уделом экзальтированных особ. Поприщем психопатов и шарлатанов.
Не будучи материалистом, я тем не менее никогда не задумывался всерьез о соотношении идеального и материального миров, вселенском противостоянии добра и зла, et cetera, et cetera…
Возможно, за это легкомыслие карает меня теперь судьба столь жестоко?
Но почему именно меня ?!
Большинство смертных живут так же, совсем не думая о вечном…
Заклинаю, Энтони, прислушайся сейчас к моим словам!
Пойми, дорогой друг, что на краю могилы мир видится совершенно иначе и приходят мысли — запоздалые, увы! — которые на первый взгляд кажутся странными.
Быть может — бредовыми.
Господи, Тони, как бы я хотел сейчас быть в бреду, впасть в беспамятство, забытье и так, безумцем, не ведающим раскаяния, встретить кончину!
Но — нет!
Этого не дано, рассудок мой ясен, и тем страшнее душевная мука.
Я не ропщу, ибо вижу в этом указующий перст Господень — потому и обращаюсь к тебе, верный товарищ мой.
Прости.
Документы, которые передадут тебе вместе с этим письмом — в их числе мои последние заметки, что-то вроде дневника, который начал вести уже там, в Румынии, — полагаю, позволят воссоздать полную картину того, что произошло со мной и теми, кто имел несчастье оказаться подле меня.
Прошу тебя, Тони, отнесись ко всему крайне серьезно, хотя, понимаю, насколько это будет нелегко. Да что там нелегко — ужасно трудно, практически невозможно.
Но, Энтони!
Не восприняв, как истину, вывод, который ты без труда сделаешь, ознакомившись с бумагами, ты никогда не сможешь выполнить последнюю мою, единственную просьбу.
Мольбу.
Волю человека, покидающего этот мир.
Соберись с силами, мой дорогой!
Настало время узнать, какой именно услуги ждет от тебя твой старый, несчастный друг…
— Письмо не окончено?
Полина подняла голову от тонкого листа бумаги, испещренного аккуратным бисерным почерком.
Она читала первой, передавая листки Стиву.
Услышав вопрос, он тоже оторвался от чтения.
Однако лорд Джулиан не спешил с ответом.
Пару секунд, не более, длилась эта пауза, но всем троим показалось, что прошла вечность.
Стив и Полина напряженно ожидали ответа, чувствуя, что в нем заключается самое главное.
Тони молчал, собираясь с силами.
Это было слишком очевидно.
И слишком не похоже на Энтони Джулиана.
Оттого усиливалась тревога.
Наконец ответ прозвучал:
— Не совсем так, Полли. Был еще один лист.
— И там — последняя просьба вашего друга
— Да.
Снова пауза.
Такая долгая, что Полина не выдержала:
— Итак, он просил…
— Пронзить его осиновым колом. Вернее, его тело. Разумеется, мертвое. Прежде чем фоб будет замурован в семейном склепе.
