небрежно наигрывая бесконечную легкую мелодию.
Разумеется, это всего лишь иллюзия.
Маэстро по-настоящему талантлив — импровизации почти виртуозны.
Один из двоих полночных посетителей, доселе погруженных в беседу, внезапно поднимает голову и прислушивается.
— Что это? — интересуется он у собеседника, прерывая того едва ли не на полуслове. — Вы не знаете, что он играет?
— Понятия не имею. Признаюсь, я не знаток классики.
— Это не важно, просто вслушайтесь в мелодию… Она прекрасна, вы не находите? Хотя скорее тревожит, нежели
Услаждает слух.
— Да? Возможно. Будем считать, что это мелодия старого Цюриха.
— Похоже на Вагнера…
— Так думают многие, смею заметить. Но это Липиньский. «Фурии».
Пожилой официант возник у столика беззвучно, повинуясь слабому взмаху руки того господина, который, по собственному признанию, не слишком разбирался в классической музыке.
— Липиньский? Ничего не говорит. Но… «Фурии», вы сказали?! Позвольте, «Валькирии» Вагнера… Вы не находите?
— Не только я, мой господин.
— Удивительное совпадение…
— Вы правы, мой господин. На это иногда обращают внимание. Вы что-то хотели, господа?
— Бутылку «Dom Perignon».
— Разумеется.
Официант удалился, неслышно ступая по толстому
Ковру.
— Что вас так удивило, Рихард?
— Валькирии…
— Это что-то мистическое, по-моему?
— Мистическое, да.
— Я бы не стал удивляться. Принимаясь за такую работу, нужно быть готовым ко всякому.
— Вы это серьезно?
— Время покажет.
Седовласый официант бесшумно установил подле них
Маленький столик.
Через несколько секунд появилось тяжелое серебряное
Ведерко, запотевшее ледяной влагой.
Глухо хлопнула пробка, вылетая из массивной бутылки.
— За ваш успех, Рихард!
— Быть может, все же — за наш успех?
— Сначала — за ваш. Я, как водится, пристроюсь на марше.
Маэстро по-прежнему наигрывал Кароля Липиньского. Мистические фурии, казалось, зримо парили в таинственном полумраке.
Черный день на Черной горе
Гору и в самом деле называли Черной.
Только что ж с того?
Много в здешних местах разных «цветистых» названий — Черные, Белые и Зеленые горы.
Реки — опять же! — Черная Тиса и Черный Черемош, к примеру.
А уж Зеленых поселков, холмов, распадков и прочей географической малости — и того больше.
Одно слово — Карпаты.
Легенды о них сложены разные.
Есть и «черные».
Мрачные, пугающие, населенные всякой нечистью — колдунами, оборотнями, вурдалаками, «проклятыми» скалами, «чертовыми» перевалами и мостами.
Да и как обойдешься здесь без страшных сказок?
Вот она, на пути в крохотный Селятин, прямо по мелкой, неширокой речушке проходит румынская граница.
А за ней рукой подать до самой Трансильвании — места, если верить преданиям, вовсе жуткого.
Так то ведь — преданиям!
Мало ли их сложено?
И какие, скажите на милость, горы обходятся без преданий? На то они и горы, чтобы хранить в глубоких, тесных ущельях и потаенных каменных пещерах разные тайны.
Народ здесь — тоже надо признать — несколько странный.
Не то чтобы злой или — того хуже — жестокий, просто замкнутый. Крохотные города и маленькие деревушки отгородились от мира неприступными скалами, крутыми перевалами и бурными реками.
Кажется порой, что и время само не хочет взбираться на
Эти вершины.
Все здесь так — или почти так, — как сто, если не двести лет назад.
Обычаи, привычки, нравы.
Да и как добраться сюда?
От вокзала в Черновцах, через Сторожинец и Долишный Шепит пролегает узкая асфальтовая дорога.
Но и только.
За Шепитом она кончается, и дальше — вверх в горы, через Вижницу и Немчич, вниз к Селятину и потом к заповедной Пугале, добирайся как знаешь, почти наугад.
Разные тропинки попадаются под ноги — только знать бы еще, куда они заведут, в какую карпатскую глушь?
Все так.
Однако ж Богдан Славич десять без малого лет возглавлял областное управление уголовного розыска, именуемого теперь, на западный манер, криминальной полицией. Да разве в названии суть?
Суть была в том, что к местам этим Богдан, выпускник юридического факультета Львовского университета, привык. Полагал, что знает их хорошо. И — слава Господу! — службу нес исправно.
Правду сказать, случалось за эти годы всякое. На памяти полковника Славича не было такого дня, когда областной уголовный розыск остался бы без работы, заскучал, и уж — тем более! — не доводилось ему почивать на лаврах.
Жизнь не скупилась на малоприятные сюрпризы, часто
Подбрасывала загадки, порой — страшные, кровавые, порой — откровенно жуткие, леденящие кровь.
И все же картина, представшая перед глазами Богдана в маленьком деревянном домишке на окраине Путилы, навек запечатлелась в памяти сыщика, заслонив собой все виденное прежде.
— Я тут до вашего приезда ничего не трогал. И никому не велел… — Местный участковый топтался у двери, откровенно тянул время. — Только увез… этого… задержанного от греха подальше.
— Правильно!
Богдан уверенно переступил порог и… запнулся, словно наскочив на невидимую преграду.
Желудок немедленно скрутило сильной, болезненной судорогой, и к горлу стремительно рванулся горячий, горький комок.
Такого с полковником Славичем не случалось давно.
Со студенческой, пожалуй, скамьи.
Память немедленно воскресила забытую картину.
Холодное, сырое, пропахшее карболкой и хлороформом помещение городского морга.
