Антиквар

Потом иллюзорный покой начинал катастрофически таять.

Черт бы с ним, с салоном, в конце концов!

Куда-то же следовало потом идти?

Воспитанный в строгих советских традициях, он так и не научился бездельничать себе в удовольствие.

По будням потребность вставать поутру, умываться, бриться, одеваться, пить кофе и деловито двигаться по заданному маршруту была почти физиологической.

Отступление неизменно рождало в душе чувство вины.

И – смутную, необъяснимую тревогу.

Сейчас тоже была тревога.

Однако совсем иная.

Он вдруг почувствовал, что вернулось прошлое.

Далекое.

Казалось, его надежно заслонили от дня нынешнего – ни много ни мало – двадцать четыре года.

Почти четверть века.

Тогда тоже были страх, и тоска, и отчаяние, и бессильная ярость, желание отомстить, наказать неизвестных изуверов.

Тем не менее тот страх был не таким мучительным.

Ибо тогда он боялся прошлого.

Того, что уже произошло.

Игорю Непомнящему едва исполнилось двадцать лет, когда его родителей, совсем еще не старых, красивых, успешных, уверенных в себе людей, убили в их большой, богатой квартире на Кутузовском проспекте.

Убили страшно, искромсав оба тела массивным охотничьим ножом.

Уходя, преступники, словно глумясь, по самую рукоятку всадили его в дверной косяк.

Дерево треснуло.

Узкая трещина с неровными, острыми краями долго – пока не собрался с силами сделать капитальный ремонт, – как магнит, тянула Игоря к себе. Будто хранил глубокий разлом страшную тайну.

И мог поведать.

Не поведал.

Убийц не нашли, хотя шума вокруг следствия было много. Даже по тем безгласным, глухим временам.

Отец Игоря – Всеволод Серафимович Непомнящий – был человеком известным, правда, не слишком широкому кругу лиц.

Однако ж что это были за люди!

В далекие имперские времена их называли цветом советской интеллигенции – художники, писатели, режиссеры, известные журналисты-международники. Случалось, что к нему обращались партийные бонзы, крупные военачальники. К услугам Всеволода Серафимовича традиционно прибегали маститые западные дипломаты.

Он же скромно именовался искусствоведом, служил в Государственной Третьяковской галерее.

Даже степени ученой – пусть бы кандидатской – не удосужился получить.

Но был на деле крупнейшим специалистом в области русской живописи ХIХ века, авторитетным экспертом.

К тому же обладателем одной из самых значительных в СССР частных коллекций.

Посему – человеком весьма обеспеченным.

И даже богатым.

Не только по тогдашним советским – мировым, пожалуй, стандартам.

Где, когда, при каких обстоятельствах, волей какого невероятного случая детдомовец, мальчишкой убежавший на фронт, сирота без роду и племени пристрастился к увлечению европейских аристократов и американских миллионеров?

С чего началась знаменитая коллекция?

Как умудрялся отец, обладая такими сокровищами, ладить с коммунистическими властями?

Игорь Непомнящий представлял это смутно.

Возможно, проживи Всеволод Серафимович дольше, сын знал о нем много больше.

Не судьба!

Не успела завязаться меж ними та прочная духовная связь, что рождается между близкими людьми в долгих, обстоятельных беседах.