глаза.
Здесь, впрочем, не требовалось глубинного анализа.
Она была необыкновенно хороша.
Именно –
Трудно объяснить, почему окружающие обычно сразу же чувствуют эту гармонию и порой оказываются во власти очарования, особенно если прежде не были знакомы и, стало быть, не имели возможности говорить и слушать.
У него такой возможности не было.
Пока.
И тем не менее – едва услышав низкий, чуть хрипловатый голос, мельком разглядев смуглое тонкое лицо с большими синими глазами, густые пряди черных волос, свободно падающих на хрупкие плечи, – узнал наверняка.
Она была из породы тех редких женщин, непонятным образом сочетающих все: ум, красоту, гармонию души и тела.
Возможно, поэтому так резануло душу небрежное «лавчушка», обращенное к тому же в никуда.
В пространство.
Будто в маленьком зале действительно было пусто.
– Спасибо на добром слове…
– О! Вы здесь…
– Торгую – вы напрасно замялись – всякой старой рухлядью. Раньше таких, как я, называли старьевщиками.
– Ну зачем вы так! Вот взяли и обиделись. На «лавчушку», конечно же. И напрасно. Между прочим, новомодные в Москве бутики по-французски означают не что иное, как лавки.
– Убедили, теперь буду всем говорить, что владею бутиком.
Разумеется, она заглянула к нему случайно. Буквально на огонек.
Маленькая витрина была уютно подсвечена бронзовой лампой – большой граненый шар темно-зеленого стекла загадочно мерцал в руках бронзовой нимфы. Вокруг в художественном беспорядке разбросаны разные забавные вещи и вещицы – создавая почти естественную атмосферу обители серебряного века, изысканной и небрежной одновременно. И даже смутное ощущение присутствия где-то неподалеку тех, кто жил здесь когда-то, с томным безразличием ожидая грядущую бурю. И канул – в ее сокрушительном порыве.
Витрина была особой гордостью Игоря Всеволодовича, итогом его отчаянной борьбы с модным дизайнером, оформлявшим магазин. В результате остались довольны все, даже ущемленный в свободе творчества дизайнер.
Теперь витрина честно отрабатывала вложения – и, возможно, уже этим случайным визитом расплатилась сполна.
Женщину звали Елизавета.
Так назвалась, не сказав более ничего.
Ничего говорить, впрочем, было и не нужно. Игорю Всеволодовичу и так было ясно: необыкновенно приятная во всех отношениях жена очень богатого мужа.
Большая, между прочим, редкость.
Наблюдая за супругами своих самых состоятельных клиентов, он, как правило, диву давался – где, на каких задворках, в каких сиротских приютах или, напротив, борделях находят они эти создания?
Определение неожиданно подсказал, а вернее сформулировал один из мужей. Прежде, однако, опорожнил на пару с Игорем Всеволодовичем бутылку виски, обмывая удачную сделку.
Ужинали под Москвой, на даче покупателя.
– Что смотришь? – Супруг, конечно, был пьян, но все еще проницателен. Взгляд, которым Игорь Всеволодович проводил хозяйку дома, не оставил без внимания и истолковал правильно. – Да, старик. Понимаю. За такие деньги могла быть посимпатичнее.
Фраза показалась Игорю Всеволодовичу безупречной и в дальнейшем была взята на вооружение.
Так вот, Елизавета вполне соответствовала деньгам, которыми, судя по всему, располагала.
Возможно, что на этом приобретении супруг даже прилично сэкономил. Впрочем, теперь его не было рядом – судить было не с руки.
Да и не хотелось Игорю Всеволодовичу лицезреть никакого супруга. Достаточно было квадратного охранника у входа.
Итак, она заглянула в магазин в поисках, во-первых, подарка.
– Вот представьте себе: человек немолодой, умный, тонкий, даже изысканный. К тому же весьма состоятельный, и, разумеется, «полезные в хозяйстве» вещи исключаются. Да и не только потому. Просто исключаются, и все. Любит русский модерн, такой, знаете, ранний, с примесью классицизма. Вот. Может, найдется что-нибудь достойное?… Почему вы улыбаетесь?
– Вы не сказали самого главного.
– А что, по-вашему, самое главное?