пускаясь во все тяжкие: яркая пластиковая папка-скоросшиватель, которую он молча выложил на стол, была пухлой, до отказа заполненной копиями каких-то документов, газетными вырезками, компьютерными распечатками и фотографиями. Все эти бумаги были аккуратно подшиты, страницы пронумерованы, а маленькие полароидные фотографии, коих оказалось изрядное количество, предусмотрительно разложены по конвертам и снабжены исчерпывающими комментариями.
– Я оставлю это у себя, – бегло пролистав папку, сообщила ему Лариса.
– Разумеется, это – твой заказ.
– Сколько я должна тебе?
– Ничего. Считай, что это мой вклад… – Во что именно делает он свой вклад, вслух Гарик не произнес, но оба поняли – в дело их общей безопасности.
– Хороню, – спокойно согласилась Лариса. И, поскольку к этому не добавила ничего, сразу же приступив к изучению содержимого папки, Гарик, выдержав довольно долгую паузу, осмелился поинтересоваться:
– Что теперь будет?
– В каком смысле?
– Что будет со мной, и вообще, что ты собираешься дальше делать?
– Думать.
– А потом?
– Потом я смогу сказать что-нибудь более определенное.
Он молча поднялся и не оглядываясь направился к выходу. «Интересно, хватит мужества не проститься и хлопнуть дверью?» – глядя на худую и какую-то нервную его спину, подумала Лариса.
– До свидания, – глухо донеслось от двери.
– Будь здоров, – отозвалась она, в общем – то совершенно искренне желая ему здоровья. И только когда дверь за Гариком окончательно закрылась, Ларисе стало за себя стыдно.
В папке содержалось изрядное количество прелюбопытного материала, касающегося частной жизни покойного Александра Егорова и его семьи, включая биографические справки из личных дел, которые в недавнем прошлом заводились на всех работающих граждан империи; выписки из историй болезни, сделанные в разное время в разных больницах и поликлиниках; фотографии из семейного архива, запечатлевшие, казалось, совершенно разных людей, на самом деле – одних и тех же, разными были только этапы их жизни; забавные весьма информационно-аналитические записки, являющие собой странную смесь оперативных данных и досужих соседских сплетен, сочиненные, очевидно, в недрах различных государственных и частных спецслужб, проявлявших интерес к личности Егорова. Столь же полно освещалась и его предпринимательская деятельность, с той лишь разницей, что в этом разделе превалировали копии каких – то договоров, финансовых и банковских документов, газетные публикации, которых еще несколько лет назад выходило множество. Последней и единственной в этом году, по забавному стечению обстоятельств, оказалась та самая пресловутая заметка в разделе «Светской хроники», которую готовил, судя по всему, покойный ныне Лев Бунин.
Что ж, напуганный Гарик и впрямь потрудился на славу. Но весь этот старательно собранный архив теперь годился лишь для того, чтобы, пущей убедительности ради, проиллюстрировать стройную, исполненную безупречной логики картину, которую смогла воссоздать Лариса за два дня напряженной умственной работы.
Сейчас она была измотана и совершенно опустошена, но твердо уверена в том, что опасности для нее, равно как и для Гарика, а возможно еще нескольких людей, которые просто не попали в поле ее зрения из-за недостатка исходных фактов, не существует. Оттого ей стало мучительно, до слез стыдно перед несчастным Гариком, который, теперь уже по ее вине, продолжает существовать, снедаемый животным страхом. Однако опасность эта была отнюдь не плодом ее издерганного больного воображения – она существовала совершенно реально, пока нелепая смерть спившегося и почти лишившегося рассудка, несчастного человека вдруг не остановила ее. Впрочем, направляющая ее злая сила при этом устранена не была и, значит, уже в следующее мгновенье могла обернуться новой смертельной угрозой для любого человека, и в том числе снова – для нее и того же Гарика.
Но теперь Лариса не боялась этой силы, потому что знала о ней все и, следовательно, могла и обязана была ее остановить. Но сначала ей явно необходимо было выспаться как следует, и Лариса как можно более доходчиво объяснила это своему взбудораженному сознанию. На сей раз – успешно.
Рано утром следующего дня, неожиданно солнечного и теплого, очевидно знаменующего собой наступление бабьего лета, Лариса Левицкая уже ехала на такси со своей тусклой рабочей окраины через всю Москву к месту обитания самых влиятельных и богатых людей столицы, да, вероятно, и всей России, – на Рублево-Успенское шоссе. Конечной целью ее был поселок Жуковка, где предстояло еще некоторое время поплутать в поисках нужного ей дома. Однако плутать Ларисе пришлось пешком, поскольку все аллеи и дорожки, убегающие от основной трассы под сень вековых сосен, защищены были от постороннего вторжения знаками, запрещающими проезд, а проще говоря – «кирпичами». Нарушать правила в этом державном заповеднике водитель такси категорически отказался. Прогулка, однако, не показалась ей утомительной: день становился все теплее, воздух здесь был неправдоподобно чист и напоен восхитительным ароматом хвои, а гладкие асфальтовые дорожки, бегущие сквозь настоящий, густой лес, были красиво запорошены золотом облетевшей листвы. Высокий забор и внушительные железные ворота, за которыми, судя по всему, скрывался интересующий ее дом, отыскались без особого труда. И, не найдя на заборе звонка или какого-нибудь иного устройства, посредством которого она могла бы сообщить о своем прибытии, Лариса собралась было просто постучать в ворота кулаком. Но именно в эту минуту прямо перед ней распахнулась неприметная калитка, в проеме которой возникла высокая фигура в камуфляжной форме. Охранник явно не намерен был начинать беседу первым и только буравил Ларису откровенно неприветливым взглядом.
– А как вы узнали, что я собираюсь постучать?
Удивление охранника было столь велико, что, явно нарушая массу инструкций, он коротко и хмуро, но все же ответил ей:
– Камеры наблюдения.
– Понятно. Мне можно войти?
– Вас ждут?
– Думаю, что нет, но скажите, пожалуйста, кому-нибудь из взрослых в доме, что приехала психолог Левицкая для встречи с Леной Егоровой. И это очень важно. Пожалуйста.
Охранник ничего не ответил, но калитку перед Ларисой притворил не до конца, как бы давая понять, что дело ее не безнадежно, и он отправился передавать ее слова кому-то, кто уполномочен принять окончательное решение. Вернулся суровый страж через несколько минут и по-прежнему хмуро обронил:
– Проходите, – чуть шире открывая перед ней калитку.
Взгляду Ларисы открылся пейзаж типичной барской усадьбы конца прошлого или начала нынешнего века, на заднем плане которого, едва различимый за деревьями, виднелся большой дом с белыми колоннами.
– Пойдемте. – Человек в камуфляже встал перед ней и, не оглядываясь, четким размеренным шагом двинулся вперед.
«Никогда бы не подумала, что здесь можно жить, – заметила про себя Лариса, разглядывая из-за спины охранника дом, действительно «похожий на дворец», как говорилось в старом детском стихотворении, которое ее заставляли учить в школе – дома такая поэзия не приветствовалась. – Бедные люди… Не случайно, что у них возникли такие страшные проблемы».
Она подняла голову, чтобы получше разглядеть торжественный фасад дома, и в эту минуту ей почудилось, что кто-то, наблюдающий за ними из окна второго этажа, быстро отпрянул назад, отчего слабо колыхнулась прозрачная занавеска. Возможно, разумеется, что причиной тому было легкое дуновение теплого ветра или сквозняк, свободно гуляющий по дому.
Они уже поднимались по ступенькам, ведущим к парадной двери, отворив которую охранник пропустил Ларису вперед, а сам остался снаружи, оставляя ее один на один с затаившимся домом.
В просторном холле, стены которого обиты были темными дубовыми панелями, уже очень старыми, но оттого еще более торжественными, а пол покрыт большим ковром, очевидно дорогим, но тоже весьма
