Трус проклятый, и всё. Устроим на него облаву и поймаем как пить дать.
— Но у него ведь винтовка... И голодный к тому же — он, наверное, сейчас совсем бешеным стал...
— В Китае я был, — вздохнул староста. — Там что ни деревня, что ни поселок — все окружены крепостными стенами...
— Крепостными стенами, вот это да... — с досадой протянул помощник старосты.
— Да, именно крепостными стенами.
— Какие там крепостные стены — обыкновенные глинобитные заборы...
— Верно, обыкновенные глинобитные заборы — ну и что из того...
Напуганные звуком, напоминающим скрежет цепи, все враз обернулись — это большие напольные часы начали бить восемь. Кашлянув, настоятель посмотрел на остальных:
— Чего делать будем?
— Схватить его надо и избить до полусмерти!
Угрозы исходили от одного помощника старосты, но, если подумать, делал он это не зря. В деревне он остался лишь один тридцатилетний, которого не взяли в армию. Но все-таки теперь тон его уже не был таким же решительным, как вначале.
Полицейский бодро кивнул:
— Это верно, непатриот все равно что паршивый пес, но... — Он понизил голос и склонил голову набок: — Винтовка у него... Нагоним, а этот изголодавшийся непатриот — с винтовкой. Что тогда будет, представляете?..
— Верно, верно — все равно что сумасшедший с мечом... — помахал рукой настоятель перед носом помощника старосты и заглянул в глаза полицейскому: — Что же делать?
— Что делать, говорите? Это ведь... — Староста схватился пальцами за нос и неожиданно заявил: — Вряд ли этот дезертир наш, деревенский...
— Вряд ли! — Помощник старосты напыжился и сказал громко и убежденно: — Нет, не наш, он откуда- нибудь с юга, это уж точно!
— Ладно, а почему он тогда дезертировал? В такой мороз.
— Верно... Он же понимал, что никуда ему не скрыться... Родителей жалко...
— Я слыхал: в какой-то деревне вдова больше двух месяцев прятала на чердаке дезертира.
— Это старая история. Теперь таких непатриотов уже нет.
— Верно...
Смотри ты, как они все растерялись. Каждый забеспокоился. Страшно им влипнуть в эту историю. Узнай они что-нибудь, не замарать рук ни за что не удастся. Зажмут себе уши — руки, которыми зажмут, и те услышат вопли этого человека, который будет молить о помощи. А зажать уши — значит стать соучастником преступления... и сразу же выходит, что ты в сговоре с преступником.
— Хм, а я вот что думаю, — сказал полицейский медленно, без всякого выражения, потирая при этом нос. — Нужно каким-то способом срочно оповестить всю деревню... Поскольку дезертир подходит к деревне, нужно как следует запереть двери и не покидать домов... Как во время воздушной тревоги, света не зажигать, а если он окликнет снаружи, не отвечать... Если заговорить, он это сразу же использует... К примеру, начнет с того, что попросит попить... Но это только зацепка: дадите попить — попросит еды... дадите еды — потребует одежду, чтобы переодеться... за одеждой последуют деньги... дадите денег — еще чего-нибудь запросит. Пожалеешь человека, поможешь ему, а самому плохо придется: раз ты его увидел, он на что угодно пойдет...
Все трое, ожидая, что еще скажет полицейский, затаили дыхание. Но он не собирался, кажется, продолжать, и староста спросил:
— Хорошо бы, жандармы прибыли...
Настоятель, поднимаясь, сказал грустно:
— Мой сын далеко...
Староста стал поспешно звонить в пожарную команду, его помощник тоже встал со своего места вслед за настоятелем:
— Всем собраться побыстрей на площади... Ясно?..
Не прошло и часа, как деревня знала о случившемся. Во всех домах, точно прошло сообщение о надвигающемся тайфуне, были прикрыты ставни, поломанные укрепили с помощью досок. Потом рассказывали, что некоторые, перед тем как лечь спать, положили у изголовья бамбуковое копье и топор. К десяти часам все дома, за исключением полицейского участка, погрузились во тьму. Животный страх охватил деревню.
Несмотря на тревогу, деревня, в конце концов, заснула. И лишь один полицейский, словно ожидая чего-то, не ложился и чутко прислушивался к звукам, доносившимся снаружи. Запершиеся в домах жители деревни даже не догадывались об этом.
На следующее утро, только-только забрезжил рассвет, со стороны южной горы, то замирая, то вновь усиливаясь, послышался долгий, пронзительный гудок паровоза. Тучи висели низко, и жалобный вопль гудка нещадно хлестал деревню, разбудив всех ее жителей. Некоторые догадались, что означают эти гудки, и тут же выскочили из дому и открыли ставни.
Полицейский, с красными от недосыпа глазами, подошел к окну, выходившему на юг, и долго смотрел на гору. Он ясно видел темные полоски, переваливающие через гору. Гудок умолк, и вскоре пришли помощник старосты и двое мужчин с лыжами.
— Кто-то опять бросился под поезд, уж не вчерашний ли непатриот?.. Хотим посмотреть, вы не пойдете с нами?
— Нет, я останусь здесь. Могут из города позвонить...
Трое на лыжах увидели, наконец, темные полоски, переваливающие через гору, понимающе закивали головами и пошли в ту сторону, куда они вели. Полицейский отошел от окна и опустился на колени у печки.
Когда помощник старосты вернулся, полицейский все еще дремал в той же позе. Помощник старосты молча ждал, пока тот проснется. Нет, он никогда не проснется, отчаялся помощник старосты и решил было уйти, но полицейский вдруг открыл глаза и спросил шепотом:
— Ну как... видели?
— Ага, видели.
— Ну и дела...
— Вы, значит, знали?
— Да, знал...
— Вы его сами и отправили?
— Да-а... нет, я... Господин помощник старосты... мне очень стыдно... Зря он сделал это так близко от нашей деревни... назло мне, не иначе... Сначала я и не подумал, что это мой сын... Вы уж никому из деревенских не говорите, ладно?
— Но ведь двое, которые были со мной, тоже знают...
— Да... верно... Я с себя ответственности не снимаю, так что...
— Двое, которые были со мной, тоже знают...
— Не надо болтать...
— Умер он достойно. Винтовку положил в сторонке, аккуратно прикрыл ветками.
— Да-а...
— Надо бы уничтожить следы под окнами.
— Не надо болтать...
Через десять дней полицейский, волоча тележку с поклажей, покинул деревню.
