глубокий спокойный сон — без кошмаров и вообще без сновидений Он не мог с точностью сказать конечно, откуда взялась вдруг в нем эта спокойная уверенность — ответ знало только его подсознание — и он был прост — оно намеревалось спасать его травмированное сознание и раненную душу, а для этого все прошлое должно было кануть в нем как в черном бездонном колодце, безоглядно и безвозвратно. В этом было единственное его спасение. Но кого-то, противостоять кому оно не могло и не смело, такой исход явно не устраивал.
Телефонного звонка он не слышал очень долго Мужественное подсознание сражалось до последнего, пытаясь оградить Полякова от вторжения из вне, но противостоять объективной реальности оно могло только до определенного предела. Он настал — и громкий настойчивый звонок прорвал пелену крепкого, без сновидений, как он на то и надеялся, сна — Это ты-ы? — обратился к нему откуда-то издалека, из далекого подернутого туманом забвения прошлого, почти что из небытия низкий хрипловатый голос. Прошлое то было отвратительно и ужасно. Еще не проснувшись как следует, и не вспомнив все, что пыталась укрыть от него понадежнее память, он ощутил приступ ужаса, когда все внутри вдруг становится пустым и гулким, а оборвавшееся сердце стремительно катиться по этому холодному пространству куда-то вниз, вон из несчастного скорченного спазмом страха и покрытого липкой пленкой холодного пота тела. Все это ощутил он внезапно, сжимая телефонную трубку помертвевшими пальцами. Однако в следующие уже мгновенья растормошенная память вынуждена была воспроизвести ему все картины последних полутора суток. И ужас сменила в его груди холодная ярость Похоже сознание и подсознание его решительно объединились теперь и редкий тандем этот вознамерился бороться с воздействием внешнего мира до последнего. Поляков же полагал, что таковым было его собственное решение и он намерен был ему жестко следовать. Старый Поляков, как Афродита, возродившийся из ароматной пены ванны, настоянной на парах доброго виски, не желал уступать место своему нежеланному, нелюбимому, отвратительному во всех своих проявлениях, да и незаконнорожденному, в конце концов, двойнику — Да, это я. И я не желаю с тобой говорить. И не звони, я отключу телефон — Подожди. Пожалуйста, подожди только минуту…
Он бросил трубку на рычаг телефона, а потом снова снял ее. Нет, так не годилось, эти ослы в отеле решат, что он просто плохо положил трубку, и начнут ломиться в номер Надо предупредить, чтобы его просто ни с кем не соединяли, но он не было уверен, что в номер нельзя дозвониться минуя коммутатор отеля Почему-то ему вспомнилось, что каким-то образом это сделать можно Нужно было позвонить консьержу и все выяснить. Он стал разыскивать телефонный справочник, который как назло не находился, хотя обычно в каждой комнате номера обязательно попадался под руку хоть один экземпляр За этим занятием его и застал мелодичный звонок в деверь — Ну, нет! Она намеревается взять меня измором. А вернее своей обезоруживающей наглостью! Но теперь это ей не удастся — приемчики ее, слава Богу, известны Она просто не переступит порога номера, и все тут! А может, просто, не открывать? Нет, не годится! Она поднимет на ноги весь отель, будет верещать, что мне плохо или еще что ни будь в этом роде Нет, какого черта! Я ее не боюсь! Вот именно… Я больше ее не боюсь! Надо открыть дверь и вышвырнуть ее за порог! А потом позвонить в службу охраны и попросить избавить меня от домогательств назойливой девицы! Пусть теперь она объясняется с местными секьюрити, — мысли эти вертелись у него в голове стремительно Часть их он произносил в слух, часть не успевал — они буквально проносились в сознании Столь же стремительными и даже лихорадочными были его телодвижения, он то натягивал на себя тяжелый махровый халат с вензелями отеля на карманах, то снимал его и начинал надевать брюки, то расстегивал брюки и снова тянулся к халату. Звонок повторился — Кто там? — громко и грубо закричал Поляков, и одновременно порхнула в голове трусливая мыслишка вовсе не открывать двери. Взять да послать ее куда подальше, причем по-русски, не стесняясь в выражениях, а то икру видите ли мы по-русски едим, что ж, тогда и фольклор русский извольте слушать! А дверь не открывать… Зачем? Ей и так все будет прекрасно слышно.
— Room — service, — заученно ответил из-за двери механически-вежливый мужской голос, и Поляков почувствовал себя обманутым в худших ожиданиях. От чего, видимо, слегка утратил бдительность — Какой еще, к черту, room — service? — пробормотал он ходу, запахивая полы халата, но дверь открыл.
За дверью предстала ему поначалу действительно привычная картина, которая ассоциируется у любого бывалого постояльца приличных отелей с словосочетанием «room — serviсe» — столик на колесиках, покрытый белой скатертью и сервированный сообразно заказу, который толкал впереди себя официант одетый столь же традиционно — в черном смокинге, белоснежной рубашке и галстуке-бабочке. Однако далее спокойное течение неукоснительного следования традициям было нарушено самым решительным образом Лицо официанта, которому в это момент строгий гостиничный протокол предписывал дежурную улыбку, выражало крайнее изумление, плавно перетекающее в откровенный страх — страх нестандартной ситуации и неизбежного, похоже, скандала. Этого в хороших отелях, и Поляков совсем недавно имел возможность лично в том убедиться, бояться больше всего. Сейчас лицо официанта из « room-service» отеля « Де Крийон» было точь-в-точь, как у ночного портье в отеле «Рояль»
Поляков еще не видел, что именно привело несчастного служителя в состояние шока, но уже хорошо знал, кто это сделал Собственно, весь вопрос заключался лишь в способе, которым на этот раз воспользовалась Ирэн, чтобы добиться своего. Еще Поляков понял, что на первом этапе он проиграл. Но только на первом.
Машинально он посторонился, пропуская официанта, толкавшего впереди себя маленький столик, и тогда-то ему открылось главное. Вслед за столиком в комнату вползла Ирэн. Именно вползла. Она стояла на коленях, совершенно прямо, так иногда стоят в церкви, обращая лицо к высоко висящей иконе.
Одновременно она медленно двигалась вслед за катящимся столиком, едва не касаясь крахмальной скатерти лицом — она ползла на коленях Ужас официанта стал окончательно понятен. Некоторое время несчастный не мог говорить, а когда заговорил слова прыгали на его устах так же как дрожали тонкие смуглые пальцы, которыми он пытался удержать узкий кожаный планшет со счетом.
— Простите меня, мсье…: Но поступил заказ на ваш номер и мадам… мадам ждала меня в коридоре Она сказала, что хочет сделать сюрприз вам и вы будете рады Тут шампанское, мсье… две бутылки « Дон Переньон» И птифуры…
И еще тарелка с фруктами И мадам… Когда я позвонил, и вы открыли… Она — вот… Я не сразу заметил, что она сделала, мсье.. Иначе, я бы… Может быть, я могу чем-нибудь помочь…
Полякову стало жаль парня У того было типичное французское лицо — смуглое, большеносое и толстогубое Обычно, он наверное улыбчив и нрав, наверняка имеет легкий и необременительный для окружающих… Да и чем он мог теперь помочь Полякову Впрочем, молодец, он не стал напрямую предлагать вызвать секьюрити, щадя то ли Полякова, то ли Ирэн, то ли предусмотрительно испугавшись ее возможной реакции. Словом, он был молодец, этот перепуганный официант, так решил Поляков И еще он решил, что справиться с этим должен сам, иначе…. Что там произойдет иначе он не знал, это очевидно предстояло вычислить его внутреннему тандему, но очевидно-'иначе' тандем не устраивало, Поляков получил прямое указание на самостоятельное решение проблемы — Все в порядке, — спокойно и даже весело сказал он официанту, — Мадам любит странные шутки. Давайте ваш счет Официант просиял своей нормальной, не протокольно улыбкой Поляков оказался прав — он был улыбчивым малым — О-о! Понимаю вас, мсье. Благодарю, — последнее относилось к двадцатифранковой купюре в качестве чаевых, которую Поляков небрежно заложил между страниц тонкого планшета со счетом. Затем последовала еще одна весьма неловкая мизансцена, входе которой официанту потребовались вся его галльская ловкость и изящество — ему предстояло выйти из комнаты, не наступив на Ирэн, которая застыла недвижимая коленопреклоненная у самого порога, как раз на его пути. Но с этим он справился, умудрившись даже не повернуться спиной к застывшей как изваяние женщине и бесшумно, но очень плотно — не приведи Бог эту дикую сцену случайно разглядит кто-нибудь из проходящих по коридору — прикрыв за собой дверь.
Они остались одни. Ирэн не двигалась, и действительно более всего сейчас напоминала изваяние — обычно смуглое лицо ее теперь было очень бледным и совершенно лишенным жизни, веки полу-прикрыты, глазницы под ними запали, и обметаны густой синевой, отчего казалось мертвыми впадинами, нос заострился, а чувственные слегка приоткрытые обычно губы сейчас плотно сжаты, образуя тонкую темную линию, также глубоко запавшую Нет, не живым было это лицо. Но в душе Полякова не нашлось и капли жалости Он спокойно выкатил столик на середину гостиной, придвинул к нему кресло и сел. Помолчав немного и не услышав ни слова от Ирэн, достал из серебряного ведерка бутылку шампанского и не спеша откупорил ее. Выпитое в ванне виски все же давали себя знать — он почувствовал жажду, а быть может,
