все равно, что и от кого они потребуют, все равно, что могут разойтись швы на лице и на теле, все равно, что болела скула и затылок Это « все равно» затягивало меня как воронка зыбучих песков в коварной пустыне, медленно и неотвратимо, однако не затянуло еще вовсе Сознание мое, уж отравленное впрыснутым наркотиком безразличия еще слабо сопротивлялось Оно и воскрешало перед глазами сцену гибели Бориса, цепляясь за нее как за соломинку, об этом я еще не могла подумать — « все равно», оно подкидывало мне вопросы, словно не давая разуму заснуть Странной была, например, русская, правда и с сильным акцентом речь, одного из террористов, по-моему, кстати, главного здесь Он запрыгнул в автобус последним, уже на ходу и сейчас сидел по-моему впереди.
Это подтвердилось уже в следующий момент, потому что, словно услышав мои мысли он поворачивается с переднего сидения, внимательно смотрит на меня своими желтыми глазами и говорит с сильным акцентом, но достаточно правильно строя предложение и вполне понятно.
— Встань и подойди ко мне.
Я подчиняюсь и ухватившись руками за подлокотники кресел с трудом поднимаюсь на ноги, делаю несколько шагов вперед по проходу и останавливаюсь возле его кресла, вцепившись в спинку, чтобы не упасть — автобус по-прежнему нещадно швыряет из стороны в сторону и теперь мне видно в окно, что он действительно мчится по распаханному полю, на котором высажены какие-то невысокие зеленые то ли деревца, то ли кустики.
— Что с твоим лицом? — бесцеремонно спрашивает он, разглядывая меня в упор.
— Пластическая операция.
— Зачем?.
— Захотелось…
— А-а-а, старая была, да? — по-моему, у него вовсе нет намерения оскорбить меня, он просто задает вопросы, которые приходят в голову, ни нимало не заботясь о соблюдении приличий Какие уж тут могут быть приличия.
— Да, — вяло соглашаюсь я и смотрю ему прямо в глаза По-моему, он этого не любит, но моя апатия все-таки берет надо мной верх и сейчас мне все равно, как он отреагирует на мою дерзость Однако он не реагирует никак, спокойно выдерживает мой взгляд и продолжает допрос.
— Откуда ты?.
— Из Москвы.
— Муж есть?.
— Нет.
— Замуж хочешь, — он позволяет себе пошутить и даже изображает на лице что-то вроде улыбки, больше похожей на оскал, но глаза не смеются — мы тебя и так взяли бы, без операции, — он презрительно фыркает, и еще раз внимательно оглядев меня, похоже, теряет ко мне всякий интерес.
— Можно мне сесть?.
— Садись, — безразлично разрешает он, — там сзади раненый русский, к нему не подходи и не разговаривай и не с кем не разговаривай. Услышу — убью Поняла? Ну, иди, садись назад.
Я разворачиваюсь, чтобы идти на указанное и место и наконец вижу весь салон автобуса Апатия моя отступает, потому что на меня смотрят дети, много детей, человек двадцать и среди них то белокурое создание с зелеными глазами, показавшееся мне видением На самом деле — это девочка лет семи, она сидит на третьем ряду с края, у прохода и смотрит на меня с тревожным ожиданием, словно от меня что-то зависит Я медленно бреду в конец автобуса и только сейчас замечаю женщину, на одном из последних рядов, на коленях у нее маленький мальчик, крепко держится ручонками за ее шею и испугано косит на меня раскосыми карими глазами Когда я подхожу к ним совсем близко она еле слышно, одними губами шепчет мне: ' Он все время стонет и просит пить., но я не знаю что делать… ' ' Кто стонет? ' — спрашиваю я довольно громко, но она только испуганно мотает головой и прижимает к себе ребенка. Но я уже и сама знаю ответ, потому что тоже слышу слабый стон и вижу на самом заднем сидении автобуса, состоящим из четырех плотно прилегающие друг к другу кресел человека, который полулежит на этом подобии дивана в какой-то неестественно позе, сильно приподняв одно плечо и неловко склонив голову набок Пошатываясь, — автобус все еще, хотя и сбавив скорость продолжает движение — я. подхожу к нему совсем близко и тогда вижу, что плечо и лацканы его светлого пиджака и футболка под ним густо пропитаны кровью Почувствовав мое приближение мужчина открывает глаза и с трудом разомкнув губы шепчет:.
— Пить, пожалуйста… И нужно остановить кровь… Уже много вытекло..
Помогите…
Тогда я поворачиваюсь и снова, но уже гораздо быстрее и увереннее иду в начало автобуса Решение формируется в моей голове очень быстро и вообще сейчас мысли мои чрезвычайно ясны и стремительны, словно кто-то завел во мне очень четкий отлаженный механизм Командир террористов встречает мое появление у своего кресла с легким удивлением., впрочем я его скорее забавляю, нежели раздражаю.
— Что надо? — лениво интересуется он у меня.
— Там сзади человек истекает кровью.
— Я знаю, — он по-прежнему спокоен, ему совершенно наплевать на истекающего кровью человека.
— Послушай, — неожиданно для самой себя говорю я ему и слова мои диктует сейчас тот самый неизвестный механизм заведенный кем-то во мне, я едва успеваю их выговаривать, — при твоей профессии с тобой такое может случится каждую минуту Правда? — спрашиваю я и не надеюсь на ответ, но он вдруг отзывается.
— Ну, правда, и что?.
— А то, что и к тебе тогда кто-нибудь может быть захочет подойти и помочь Понимаешь?.
В ответ он смеется Он, безусловно, понимает о чем я веду речь, но ему отчего-то смешно и сеется он так, словно знает нечто, что не известно мне, отчего мои слова кажутся ему глупыми Оказывается, я понимаю его смех правильно, и уже в следующее мгновенье слышу подтверждение своих мыслей.
— Глупая женщина — произносит он смеясь и больше не говорит ни слова, а, перестав смеяться, внимательно смотрит на меня И снова какая-то сумасшедшая интуиция вдруг обретенная мною подсказывает, что в этот момент он решает мою судьбу и судьбу истекающего кровью человека, а возможно и всех остальных пассажиров автобуса — детей и их напуганной воспитательницы, и еще я остро ощущаю, словно вижу почти наяву, как в нем борются два возможных ответа на мою просьбу, два решения, словно две вечно противостоящие друг другу силы Наверное выбор не занял у него много времени, этот человек из породы тех, кто решения принимает стремительно, но мне кажется что миновала вечность Наконец он небрежно роняет, продолжая сверлить меня немигающим взглядом своих светло-карих, почти желтых глаз.
— Хорошо, я добрый — иди лечи его, если умеешь, — и что-то коротко то ли сообщает, то ли приказывает своим людям.
Первое, что увидел Павлов, когда пришел в сознание были документы из его портфеля разбросанные на уровне его лица — он еще не ощущал своего тела и не понимал, в каком положении, где оно находится и вообще, что с ним происходит — только увидел небрежно разметанные бумаги на уровне глаз и ближе всех к нему — копию четвертой гравюры, драгоценный листок, бережно упакованный им перед дорогой в пергамент, теперь валялся без него и был к тому же покрыт какими-то бурыми пятнами Это Павлова возмутило и он сильно рванулся вперед, стремясь немедленно защитить свои бесценные бумаги, но испытал острую очень сильную боль, от которой на несколько мгновений в глаза померк свет Вместе с картиной окружающего мира к нему вернулось и ощущения пространства, он понял, что лежит на полу, покрытом жестким ковром с коротким туго закрученным ворсом, пол пах бензином и пылью и его пространство было ограничено с обеих сторон невысокой ступенькой над которой возвышались толстые основания кресел Это был проход между креслами с большом автобусе и едва сообразив это, Павлов вспомнил все Он еще раз попытался пошевелиться на сей раз, чтобы встать на ноги, но снова острая боль на несколько мгновений ослепила его и даже лишила сознания Очевидно он вскрикнул или застонал, потому, что сверху раздался ломкий мальчишеский голос.
— Вам больно?.
— Больно, — ответил Павлов, уже не пытаясь пошевелиться, чтобы поднять голову и взглянуть на мальчика, но тут же попросил его, — Собери, пожалуйста мои бумаги.
