провинциалка или непутевый кузен, вовремя не вышедшие в люди. Так формировался клан. Разумеется, Соню Ильину, ничью сестру, жену или племянницу, гак просто на должность пусть и не ключевую, но все же вполне приличную и — что немаловажно! — дающую перспективы хорошего роста, клан бы не принял.
Но случилось непредвиденное и совершенно на первый взгляд с судьбой Сони не связанное. Подгорный «сорвался с цепи» и пустился во все тяжкие. Имелось в виду, что Виктор Подгорный, попросту не замечавший других женщин, будучи мужем Ванды, по инерции сохраняя эти же принципы, оказавшись в лапках Татьяны, отходил от них постепенно все дальше и дальше, освобождаясь от наваждения Ванды весьма оригинальным способом — при помощи потребления суррогатной Таньки. И час настал: он услыхал вожделенный звон павших оков, полной грудью вдохнул пьянящий воздух свободы и рванулся в хмельной гон загула, словно желая наверстать упущенное. Разумеется, все это бывший муж творил подсознательно, отнюдь не ставя перед собой четкой цели догнать и перегнать Казанову. На данный момент, по его собственному признанию, он поддерживал одновременно несколько постоянных связей, из которых самой серьезной и далеко идущей мог стать роман с несчастной Иришкой. Но контекст «мог стать» употреблен был Вандой не только но причине трагической гибели Иришки. Успешному развитию этого романа уже серьезно угрожало, помимо Танькиной лютой ревности, и нечто другое, гораздо более серьезное, хотя еще и не осознанное самим Подгорным.
Членом Государственной комиссии Финансовой академии Виктор Подгорный стал как-то по случаю, получив лестное предложение, после того как ссудил бывшей альма-матер некую остро необходимую ей сумму. Подумав некоторое время, Подгорный согласился, решив, что на всякий случай это почетное членство может пригодиться. Под «всяким случаем» в тот момент он имел в виду, разумеется, оказание помощи чьим-нибудь отпрыскам, но случай представился в совершенно иной сфере человеческих отношений.
Отсиживая положенное время в составе Государственной комиссии, Подгорный увидел Соню Ильину. Таким оказался случай. А дальше все разворачивалось по хорошо понятной Ванде, но совершенно не осознанной еще самим Подгорным схеме.
Подгорному казалось, что он просто мельком «положил глаз» на миловидную, юную, свежую и, очевидно, наивную выпускницу. Хищные зверята из числа топ-моделей, кино- и теледив, примадонн шоу- бизнеса, сановных дочек и просто модных тусовщиц столичного бомонда уже успели ему изрядно поднадоесть. Дальнейшее было делом техники. Восторженная, не верящая в свою удачу Соня заняла одну из скромных должностей в структуре. А Подгорный, сам не ведая того, погрузился в упоительную игру, которая в людоедских сказках называется: «Я съем тебя напоследок». Он тянул, никак не выдавая своего интереса к юной финансистке, и это было упоительное, сладостное время, ибо именно гак начинаются все мало-мальски серьезные романы. Они лишь поначалу слегка задевают струны самых глубоких и сокровенных чувств, и два человека не замечают друг друга вроде, но с неожиданной радостью вдруг ловится посторонний пока взгляд, и долго волнует душу сказанное вскользь слово. Потом, как опытный и одаренный гитарист, некто касается струн чуть сильнее, и они отзываются глубоким и мелодичным перезвоном, который звучит внутри и заставляет сладко трепетать сердце в предчувствии настоящей любви. Ну а потом гитарист с силой бьет по струнам, рвет их в мощном аккорде, и тогда переворачивается душа, и, оборвавшись, катится куда-то в бездну сердце, и замолкает разум, потому что не может он быть услышан. Вот какой роман затевал сейчас Виктор Подгорный, которому об этом ничего еще не было известно, зато отлично понято и просчитано его бывшей женой.
Собственно, все началось с фотографии в личном деле Сони Ильиной, которую доставили из департамента кадров, как только началась давешняя кутерьма в кабинете Подгорного. Едва взглянув на нее, Ванда подивилась удивительному сходству Сони с ныне покойной матерью Виктора, которую знала хорошо и относилась с искренней симпатией. Разумеется, это было не буквальное, точное сходство, заметное всем и каждому. Но Ванде хорошо было известно, что человечество, при всем своем великом множестве и непохожести, на самом деле со дня сотворения мира разделено Создателем или кем-то из его подручных на несопоставимо малое количество типов, которые психологи почему-то присвоили себе, обозначив как психологические. Люди каждого типа, как правило, удивительно, порой — неуловимо, порой, словно в шутку, — как две капли воды, похожи друг на друга. Их объединяет огромное количество признаков — от случайных интонаций речи и манеры потирать руки или закидывать ногу на ногу до отношения к другим типам людей и обостренности чувства собственного достоинства. Впрочем, такое же количество признаков может разделять их — от цвета кожи до роста и отношения к религии. Однако различия редко обманывают других людей, и, глядя порой на совершенно незнакомого человека, они с упорством мазохиста терзают свою память вопросом: где и когда им довелось уже встречаться? В том же, что такая встреча когда-то происходила, они уверены абсолютно. В конце концов, самые продвинутые из них или признающие теорию реинкарнации успокаиваются мыслью, что с этой персоной они имели дело в какой-нибудь из прошлых жизней, а те, кто попроще, утешают себя тем, что склероз не самый мучительный из человеческих недугов. На самом же деле ларчик открывается даже не просто, а очень просто, вернее, он и не закрывался вовсе. И совершенно незнакомый человек просто принадлежит к тому же типу, что и знакомый с детства сосед по лестничной площадке или собственный любимый родной дядюшка. По той же причине люди иногда испытывают необъяснимую симпатию к первому встречному алкоголику и совершенно немотивированную и мучительную от этого неприязнь к вполне достойному и доброжелательному коллеге.
Мужчины же, кроме того, почти всегда стремятся к женщинам, принадлежащим к тому же типу, что и их мать, и часто именно с ними у них складываются — наиболее серьезные и длительные отношения. В этом смысле Подгорный не являлся исключением, и не было ничего удивительного в том, что он сам этого сходства пока не замечал — оно относилось к категории неуловимых, и быстро обнаружить его мог только специалист. Кроме того, было еще одно соображение, которое легло в основу версии о серьезном увлечении Виктора Соней Ильиной. За годы, прошедшие после расставания с Вандой, Виктор уже должен был устать от коротких, острых и ярких связей, публичных, престижных романов и отношений на коммерческой основе, на которые наверняка рассчитывали, вступая с ним в связь, большинство женщин: от случайно снятой путаны до постоянной любовницы, мечтающей когда-нибудь стать женой. С Соней все могло и должно было, по расчетам его подсознания, стать иначе, и Виктор, который уже наверняка пресытился всем, что было, потянулся именно к такому островку искренности и постоянной готовности жертвовать собой (разумеется, в одностороннем порядке, и естественно — с ее стороны). Все это вполне могла дать ему Соня.
Вандой обнаружен был еще целый ряд симптомов, подтверждающих ее версию, уже непосредственно в поведении Виктора, но они были слишком очевидны и просты, чтобы забивать ими голову.
Вопрос был ясен.
Но именно он и казался Ванде главным камнем преткновения.
Она уже почти согласилась с версией Виктора о причастности ко всему Таньки и, пока многочисленные чины суетились и галдели в кабинете Подгорного, успела просчитать несколько вариантов развития ее болезни (а речь если и могла идти, то только о деяниях невменяемого человека), каждый из которых вполне мог привести к подобной модели поведения. Она уже готова была начать действовать и даже рада была в душе лихорадочным поискам жены, которые предпринимал Подгорный, желая, чтобы они наконец-то завершились успехом. Но именно тогда перед глазами ее, как в волшебном фонаре из детства, начал складываться образ несчастной девочки — Сони Ильиной, и Ванда отчетливо ощутила, как обо что-то споткнулась.
Квартира Татьяну завораживала. Она бродила по пустынным комнатам, вдыхая какие-то особые строительные запахи и тонкий древесный аромат новой мебели; неспешно миновала широкий коридор; выходила на балкон, хотя на улице стояла промозглая осенняя сырость. Не замечая ее, с удовольствием дышала холодным воздухом почти облетевших бульваров, слушала шум автомобильного потока, медленно ползущего по мокрому и узкому Бульварному кольцу, разглядывала с высоты третьего этажа яркие купола зонтов, скрывающих от мелкого холодного дождя торопливых прохожих.
Озябнув, Татьяна плотно закрывала балконную дверь, шум бульвара сразу смолкал, и только кроны самых высоких деревьев, дотянувшиеся до окон квартиры, напоминали о том, что он существует внизу, промокший, выстуженный, с трепетом ожидающий первого снега. Татьяна шла в ванную и, согреваясь, долго держала руки под струей горячей воды, одновременно пристально разглядывая себя в большое итальянское зеркало, обрамленное двумя причудливыми, муранского стекла, светильниками.
Что ж, кроме всего прочего, о чем уже думано-передумано, особенно здесь, в пустой и такой милой сердцу квартире, она достигла еще и внешнего сходства с Вандой, почти абсолютного, особенно теперь,
