завтра собирается улетать в Непал с экспедицией, в какой-то горный район. Вообще, резидент отметил, что звонивший явно чего-то боялся.
— Очень интересно, — кисло заметил Джонс. — Значит, покойник Орлофф стал профессором и решил со мной связаться.
— В этом чертовом мире все может быть, — зловеще улыбнулся майор. — Мне, впрочем, тоже не нравится такая версия.
— А почему ваш турецкий резидент обосновался в Стамбуле? Не в столице, не в Анкаре?
— Наше консульство в Стамбуле раза в четыре крупнее посольства в Анкаре. Если не знаете, то знайте — Стамбул является центром всех разведок в Европе, настоящей агентурной Меккой. Помните об этом, когда будете там.
— Гадючник, — скривился Джонс. — Терпеть не могу змей.
— У вас чисто обывательская точка зрения.
— Откровенно говоря, мистер Питерс, я не вижу, в чем важность всей этой возни. Ради чего вы приходили ко мне?
— Вы не видите, а мы видим. У каждого своя работа, — руководитель загадочного подразделения «Сигма» встал из-за ректорского стола. — Не смею больше вас задерживать, сэр.
— И все-таки я настаиваю на объяснениях, пускай самых формальных, — металлическим голосом сообщил доктор Джонс. — Я не привык, когда со мной обращаются подобным образом.
Разведчик внимательно посмотрел на него.
— А ваш ректор, по-моему, с пониманием отнесся к нашим манерам. В отличие от вас. Впрочем, вы правы. Дело в том, что Орлофф хранил или, возможно, до сих пор хранит некий предмет, условно называемый «кулоном». Этот предмет чрезвычайно интересует наших врагов — ваших врагов, доктор. Таким образом, «кулон» автоматически интересует и нас. Достаточно?
— Какого рода предмет?
— Очевидно, нечто древнее. Это следует из контекста остальных имеющихся в нашем распоряжении данных.
— Древнее? — переспросил Джонс. Что-то хищное мелькнуло в его взгляде. — Я археолог, майор. Не могли бы вы…
— Это не в вашей компетенции. Сожалею, но это закрытая информация, — разведчик развел руки, как бы извиняясь, и добавил вполне приветливо: — Хотя, я уверен, мы еще встретимся.
3. ЗАДОЛЖЕННОСТЬ КАК ФОРМА ДРУЖБЫ
Чикаго — это все первое, все самое. После Нью-Йорка, конечно, после надменного, насквозь лживого Нью-Йорка. Говорят, будто Чикаго — это мухомор, гигантский ядовитый гриб, выросший возле вод великого озера Мичиган, обильно политый долларами, пустивший грибницу на соседние Хаммонд, Гэри, Ист-Чикаго, проросший в идиллически светлые земли штата Индиана. Врут! Если Нью-Йорк — это медаль Америки, то Чикаго — лента, на которой висит медаль.
Автомобили, несущиеся в несколько рядов по набережной; с одной стороны дороги — бесконечное влажное пространство, отделенное от города шумом разбивающихся о берег волн, с другой — многомильная полоса небоскребов.
Вонючие разваливающиеся улицы, похожие на маленькие зоны стихийного бедствия, со сломанными заборами, покосившимися домиками, кучами ржавого металлолома.
Вечно дымящие трубы и непрерывно снующие поезда — в самом центре города. Буйство рекламных плакатов — «Кока-кола — кровь нации», «Джонни Уокер — огонь ваших сердец», «Бензин „Шелл“ вашему автомобилю — напоите своего коня».
Чикаго — это дух практичности и предпринимательства, сконцентрированный даже в архитектуре; только Первое, только Самое.
Например, самое высокое в мире кирпичное здание — апофеоз 19-го века, последнее крупное здание традиционной конструкции.[5] Вот оно — мощной, утолщенной книзу стеной вздымается по странной кривой над узкой улицей, как символ американского рационализма.
Громадный комплекс «Аудиториум» — оболочка в виде отеля и офисов вокруг театрального зала, разумеется, крупнейшего в США.[6]
Чикаго — это город великого строителя-рационалиста Уильяма Дженни, соорудившего в 1879 году так называемое «Первое здание Лейтера» — прообраз конторского здания. Прагматичность — в дерзкой прямоте. Хорошая освещенность помещений, широкие окна, не дом, а стеклянная клетка. Он же возвел первое в мире здание со стальным каркасом[7] — сталепрокатная промышленность искала новые рынки сбыта и нашла их, разумеется, в очаге практицизма, что разгорался на берегах озера Мичиган.
Короче говоря, Чикаго — это родина небоскребов.
Вертикальность, простота, правдивость, современность — вот что такое Чикаго. Это больше, чем дух предпринимательства, это выражение времени во всех его формах. Однородный сплав хаоса и порядка, где заимствование приобрело новое качество и стало частью нового целого (примерно так же, например, как деятельность некоторых писателей).
Но к чему все это рассказывалось? А к тому, что профессор Джонс не променял бы свой всесторонне рациональный город ни на какую красивую нелепость вроде Нью-Йорка, потому что любил Историю и Честность. Просто он ехал по душному полуденному городу и смотрел по сторонам — вот к чему все это.
Он направлялся в Художественный институт, один из крупнейших музеев США, что в парке Грант. В котором, кстати, была представлена самая — САМАЯ! — большая коллекция древностей. И пресловутый «Аудиториум», кстати, тоже был неподалеку. Чуть дальше — Большой Центральный вокзал. А совсем рядом — Публичная библиотека, очень удобно. Дело, с которым профессор Джонс шел в музей, было неприятным, но неизбежным.
К менеджеру он попал сразу, без формальностей. Менеджер Джи-Си Бьюкенен по праву считался его хорошим приятелем. «Джи-Си» — это Джеймс Сайрус. А если попросту, то…
— Привет, Джей!
— Добро пожаловать, Инди! — человек обрадованно встал из-за стола и пошел навстречу гостю. — Вы удивительно точны.
Последовало рукопожатие и приглашение присесть.
— Это мой консультант, — сказал Бьюкенен, показывая куда-то в угол.
Между шкафом и книжными полками сидел еще один человек, этак незаметно, скромно. Среднего роста, сухощавый, в дурно сшитом сером костюме.
— Кажется, вы знакомы, — продолжал Бьюкенен. — Профессор Ренар из Франции. Профессор Джонс, знаменитый археолог.
Оба гостя приветливо покивали друг другу. «Знакомы» — было громко сказано, просто виделись несколько раз в Европе, на конференциях.
— Однако хотелось бы наедине… — обронил Джонс, вежливо улыбаясь.
— Не тревожьтесь, Инди, доктор Ренар в курсе всех наших дел, — успокаивающе поднял руки Бьюкенен. — Кроме того, он непосредственный участник проекта, о котором я собираюсь с вами поговорить после того, как мы обсудим текущие проблемы.
— И все-таки, — настаивал Джонс. — Мои текущие проблемы слишком интимны, Джей, вы же знаете.
Француз вдруг резко поднялся, чтобы слегка поклониться:
— Видите ли, месье Джонс, я проводил экспертизу Корана, который вы привезли из Алжира, — он говорил с заметным акцентом.
— Вот как? — с вежливым интересом сказал гость.
— Господа, — Бьюкенен, улыбаясь, снова поднял обе руки, — я предлагаю обсуждать дела по порядку. Мы изучили предметы, которые мистер Джонс привез из Гватемалы. О нефритовом каймане
