Как долго я уже здесь? Надо обязательно считать дни».
Он бессильно стащил ноги со своего ложа и, шатаясь, подошел к стене. Все тело болело под стать голове.
«Надо делать физические упражнения, выгонять из организма наркотики, чтобы голова была светлой и готовой к допросу. Нужно, чтобы сознание было готово к тому моменту, когда они набросятся на меня, действительно начнут. Когда им покажется, что я размяк — тогда они не будут давать мне спать, пока не расколют.
Нет, они не расколют меня. У меня есть силы, я подготовлен и знаю кое-какие ловушки.
Кто меня предал?»
Ответить на этот вопрос оказалось не по силам, поэтому он собрал всю волю и сделал несколько неуверенных приседаний. Донеслись приглушенные звуки приближающихся шагов. Он торопливо рванулся обратно к койке и лег, притворясь спящим. Сердце рвалось из груди от сдерживаемого страха.
Шаги смолкли. Клацнула отодвигаемая задвижка, и открылось окно в двери. В камеру проникла полоса света, и наполовину видимая рука поставила металлическую миску и металлическую кружку.
— Ешь свой завтрак и поторопись, — сказали по-кантонски. — Скоро тебе опять на допрос.
— Послушайте, я хочу… — крикнул Брайан Квок, но окно уже захлопнулось с тем же клацаньем, и он остался в темноте один на один с эхом собственных слов.
«Спокойно, — приказал он себе. — Успокойся и подумай». Камеру неожиданно залил свет. Он резал глаза. Привыкнув к нему, Квок разглядел, что свет исходит от установленных высоко на потолке светильников, и вспомнил, что видел их раньше. Стены, тёмные, почти чёрные, казалось, давили внутрь, на него. «Не надо переживать на этот счет, — подумал он. — Темные камеры ты видел и раньше, и хотя тебе никогда не приходилось участвовать в „глубоком“ допросе, принципы его тебе известны, а также и некоторые уловки».
При мысли об ожидающих его муках к горлу подступила тошнота.
Дверь была почти незаметна, окно в ней тоже замаскировали. Он чувствовал чей-то взгляд, хотя смотровых отверстий нигде не обнаружил. На тарелке — яичница из двух яиц и толстый кусок грубого хлеба. Хлеб чуть поджарен. Яичница холодная, вся в жиру, неаппетитная. В кружке — холодный чай. Ни ножа, ни вилки, ни ложки.
Он стал жадно пить чай, стараясь растянуть удовольствие, но чай как-то незаметно кончился, и его было так мало, что жажду утолить не удалось. «
Свет погас так же неожиданно, как и включился. Чтобы привыкнуть к темноте, времени потребовалось больше. «Спокойно, это просто темнота и свет, свет и темнота. Все лишь для того, чтобы смутить и дезориентировать. Спокойно. Принимай каждый день таким, как есть, каждый допрос таким, как есть».
Его снова охватил страх. Он понимал, что на самом деле не готов, не имеет достаточного опыта, хоть и проходил курс выживания при задержании, когда его учили, что нужно делать, если попадешь в плен к противнику, к коммунистам из КНР. Но КНР не противник. Настоящий противник — англичане и канадцы, которые делали вид, что они свои и учителя, настоящий противник — они.
«Не надо думать об этом, не надо стараться убедить себя, старайся убеждать только их.
Нужно стоять на своем. Нужно как можно дольше — сколько получится — делать вид, что это ошибка, а потом, потом я расскажу легенду, которая составлялась много лет, и запутаю их. Вот такова задача».
До невозможности хотелось пить. И есть.
Брайану Квоку хотелось швырнуть в стену пустую кружку и миску, кричать и звать на помощь, но это было бы ошибкой. Он понимал, что нужно контролировать себя во всем и сохранять каждую каплю сил, какие ещё оставались, чтобы дать отпор.
«Думай головой. Используй то, чему тебя научили. Применяй теорию на практике. Вспомни курс выживания, который ты прослушал в прошлом году в Англии. Так, и что теперь надо делать?»
Он припомнил, что при каждой возможности обязательно нужно есть, пить и спать, потому что неизвестно, когда тебя могут всего этого лишить. Использовать зрение, обоняние, осязание и мыслительные способности, чтобы вести отсчет времени в темноте. Помнить, что схватившие тебя когда-нибудь непременно допустят ошибку, которая позволит тебе — если не проворонишь её — определиться во времени, а значит, сохранять равновесие, и обмануть их, не разгласить того, что разглашать нельзя ни в коем случае — настоящие имена и действующие контакты. Главное — противопоставить им свой ум. Сохраняй активность, заставляй себя делать наблюдения.
«Не было ли ошибки? Не прокололись ли где-нибудь эти дьяволы-варвары? Только раз, — радостно сообразил он. — Яичница! Эти ослы англичане со своей яичницей на завтрак!»
Теперь он почувствовал себя лучше и совсем проснулся. Поднявшись с койки, ощупью нашел металлическую миску, тихонько поставил рядом с ней кружку. Яичница была холодная, жир застыл, но Квок проглотил её и доел хлеб, переменив отношение к еде. Есть пальцами в темноте показалось непривычно и неудобно, особенно потому, что вытереть пальцы можно было только о свое голое тело.
Он поежился, ощущая себя покинутым и нечистым. Возникло неприятное ощущение в мочевом пузыре, и он прошел на ощупь к ведру, прикрепленному к стене. От ведра воняло.
Указательным пальцем он ловко измерил уровень жидкости в ведре. Оно было почти полное. Опорожнившись, он снова измерил уровень. В уме подсчитал разницу. «Если они не доливали его, чтобы запутать меня, я мочился три-четыре раза. Дважды в день? Или четыре раза в день?»
Он вытер запачканный палец о грудь, отчего почувствовал себя ещё грязнее. Но это важно — использовать все и вся, чтобы сохранить душевное равновесие и ориентацию во времени. Он снова лег. Мутит, когда не знаешь, светло на улице или темно, день или ночь. Подступила тошнота, но он переборол её и заставил себя вспомнить все про того Брайана Квока, который только для врагов Брайан Каршунь Квок, а на самом деле другой, почти забытый человек из семьи У, с родовым именем [267] Ба и взрослым именем Чу-той.
Он вспомнил Нинток, отца и мать, и как его послали в школу в Гонконг, когда ему исполнилось шесть лет, и как ему хотелось выучиться и вырасти, чтобы стать патриотом, как родители и как тот дядя, которого у него на глазах забили до смерти на деревенской площади только за то, что он был патриотом. От гонконгских родственников он узнал, что «патриот» и «коммунист» — одно и то же и что ни тот ни другой не враги государству. Что гоминьдановские правители такие же плохие, как и заморские дьяволы, навязавшие Китаю неравноправные договоры[268], и что настоящим патриотом является лишь тот, кто следует учению Мао Цзэдуна. Он вступил в первое из многочисленных тайных братств и работал, чтобы стать лучшим для дела Китая и Мао, который и есть дело Китая, учился у тайных учителей, узнав, что он — часть новой великой волны революционеров, которые отберут у заморских дьяволов и их прислужников власть над Китаем, а их самих навсегда сметут в море.
И он завоевал право учиться в этой школе! В двенадцать лет!
О, как гордились им его тайные учителя. Потом он отправился в варварские края. Он уже умел свободно говорить на языке варваров, и ему не грозили их дурные мысли и привычки, он поехал в Лондон, столицу величайшей в мире империи, зная, что однажды она будет унижена и опустошена, но тогда, в 1937 году, ещё была пора её последнего расцвета.
Там он провел два года. Ненавидя эту английскую школу и соучеников-англичан. «Чинки[269], чинки, чин, китаец, на хвосте[270] сидит, как заяц…» Но скрывая это и скрывая слезы. И его новые учителя из Братства помогали ему, наставляли его, сопоставляя вопросы и ответы с окружающей действительностью, доказывали, какое чудо эта диалектика, как чудесно быть частью самой настоящей, реальной, бесспорной революции. Он никогда этого не оспаривал, никогда не возникало такой необходимости.
Потом война с немцами и эвакуация со всеми остальными девочками и мальчиками в безопасную Канаду. Все это замечательное время, проведенное в Ванкувере, в провинции Британская Колумбия, на берегу Тихого океана. Все эти безбрежные просторы, горы и море, и процветающий чайнатаун, где хорошо готовили по-нинтокски. И новый филиал мирового Братства, и другие учителя. Всегда находился кто-то мудрый, с кем можно было поговорить, всегда кто-то был готов объяснить и посоветовать… Школьные
