— Они — это Тьма. Весь страх девяти миров, весь гнев, вся жестокость, вся ненависть, вся боль, вся ложь, вся жадность, всё рабство, унижение, и жажда свободы. Это лица, что смотрят на тебя из глубины отражения на воде. Это лица, что проносятся по небу перед непогодой. Это лица из огня сожжённых кораблей. Это лица, что глядят на тебя в кошмарных снах.
— Их можно убивать?
— Да. Убьёшь сто, тысячу, десять тысяч, а следующий — тебя.
— Убежать?
— От себя?..
— Чего им надо?
— Ничего. Ты потревожил их, ибо дошёл до последнего туманного берега.
— И что нам делать?..
— Нам? — Хранитель рассмеялся. — Мне их бояться нечего, а ты… ты скальд, не виршеплёт.
— Был бы здесь Борин Торинсон, вот кто скальд, а не виршеплёт…
Тени приближались. Ветер летел впереди них, неся запах вереска и гнили. Дэор уже различал отдельные фигуры. Тогда он поднял с земли меч и сказал хрипло:
И едва не вскрикнул от испуга.
Длинная крепость из серого гранита пересекла мёртвое поле. Круглые и прямоугольные башни, высокие гладкие стены… Волны неведомого моря плескались под крепостными стенами.
Вместо знамён и гербов — серые тряпицы, тусклые щиты.
Дэор мигом взбежал на ближнюю башню. Там его уже ждал Глумхарр. А тени взбесились: яростно клекотали, выныривали из толщи вод, захлебывались, и море кипело вокруг них…
Голос Дэора наливался силой, точно крепнущий шторм, и в глазах сверкали северные звёзды, ибо он стал хуже, страшнее всей тёмной силы, он сам стал Владыкой Подземелья. Из-за спины налетел ураган. Тысячи ледяных иголок разорвали крылья тьмы. Однако люди-тени шагали по воде как посуху, и вихрь не задел их своим дыханием.
— Спой мне, мой зверь, — сладко шептала Фионнэ в ночи.
— Не худший из скальдов, — пробасил Бьёрн Хримбрестир.
— Ты позвал… — голос старого Менрика.
Хранитель снял маску. Его лицо-зеркало сияло. А Дэор смотрел в него, отыскивая нужные голоса и лица…
Знамена затрепетали, сверкнули щиты на стенах. Синие стяги и гербы украсили замок, белая снежинка-звезда застыла в прекрасном танце на каждом щите и стяге.
В трёх шагах от стен замерли люди-тени.
— Опомнись, Дэор, сын Хьёрина, — крикнула тень Готлафа ярла, — твой дар едва не погубил тебя! Ты не вернёшься из этого похода!
— Опомнись, Дэор, сын Хьёрина, — прошипела тень вёльвы из Эльварсфьорда, — ибо нет у нас имени, кроме Единого-во-Множестве, но это имя раздавит тебя! Ты не удержишь всей тьмы на плечах, не выпьешь всех несчастий девяти миров, и не скажешь потом, что это хорошо…
— Опомнись, Дэор, сын Хьёрина, — прозвенел голос Аллиэ О'Кирелл, — ибо любовь смертных и сновидений холмов кончаются болью…
— Я дал слово Фионнэ, что вернусь, и не без победы, и пусть то слово обманет меня, пусть и мне, и ей будет плохо и больно, я принесу себя в жертву, и зажгу огонь в сердце тьмы!
И милое, до боли желанное лицо Фионнэ улыбалось в зеркале лица Хранителя.
Так пела Дэору Асхен Аскедоттир, матушка, которую он почти не помнил. Она скоро покинула его, но колыбельная навсегда осталась в его сердце. И вот он пел её в краю, не ведающем солнца и ночи, и сам плакал, как не плакал малым дитём, а лицо Фионнэ сменилось сонмом теней. Шёл дождь. Шёл сквозь тени, втаптывал их водяными копытами в землю, всплывшую из пучины, мешал с грязью. Они уже не были Тьмой, нет, они стали ничем…
Ничтожеством.
На Скельде — Ноддер.
Дэор стал хуже, злее, страшнее всех, но этого было мало, и в последние слова он вложил всю любовь, всю нежность, что оставалась в его зверином сердце. Он отдал всё и был опустошен.
Схлынули воды нездешнего моря, ветер разогнал тучи, высохла грязь, растаял гранитный замок… Мёртвое поле, серое небо, холмы, поросшие жухлой травой, и корявая сосна…
Но крест, обугленный и зловещий, исчез.
Вместо него на холме стоял белоснежный дольмен.
