Надо сказать, что Ругин остался непогребённым. Он жил один в каменной круглой башенке на отшибе, как и положено чародею. Никто не решался войти в его дом. Даже Грам Гримсон, слывший самым отважным из жителей Норгарда, долго стоял перед закрытой дверью, не смея сделать и шаг вперед. Говорили, колдун уже более трёх недель не выходил из башни. Никто не заметил бы — если бы вороны не обсели деревья окрест и не каркали так противно. Видно, хотели забрать с собой душу колдуна. А душа, говорили люди, всё ещё в башне, взаперти.
Грам хоть и вызвался открыть двери обители Ругина и убедиться, что он мёртв, никак не решался. Там, за запертой дверью, во тьме под толщей камня, наверняка притаился драугр — кровожадный мертвец, бледный до синевы, ждущий жертву, что сама войдёт к нему и посмотрит в его пустые глаза… Грам мялся, краснел и бледнел, сжимая черенок ножа-оберега, и неведомо, сколько ему ещё так стоять, если бы не появился Эльри.
— Драугр? — весело спросил он. — Эка невидаль! Главное — отрубить ему голову, приставить к заднице и в таком виде закопать! Мы некогда этим баловались…
— Не до смеха, Бродяга, — отвечал Грам. — Есть там драугр или нет, это полдела. Только могила колдуна — всегда проклятое место.
— Добро, — сказал Эльри, не улыбаясь. — Войдём туда одновременно.
Народ затаил дыхание, когда Грам и Эльри коснулись двери и исчезли во мраке. Какое-то время — пять минут, а может, пару часов — их не было видно. Ни звука не доносилось из башни. Солнце замерло в небе, ветер не дышал, не двигались воды Андары. Наконец они вышли — сперва Эльри, ухмыляясь и пошатываясь, точно пьяный, и мутный был его взор. А после — Грам, сын Грима. Люди ахнули: усы воина стали белее, чем лицо мертвеца.
Грам затворил двери и молвил:
— Ругин умер. Расходитесь, добрые господа.
Таким был его голос, что никто не ослушался. А вороны разразились радостным карканьем и взвились в небо. Деревья облегчённо простонали, а птицы, расправив крылья, неслись прочь, из мира в мир, и Ругин Гальдрар был среди них.
Никто никогда так и не узнал, что же видели Эльри и Грам в хижине мёртвого колдуна.
5
'Под дубом' гудело, фыркало и шумело.
Эльри с купцом очень быстро ударили по рукам. И теперь наши лесорубы лихо отплясывали со своими жёнами и невестами под музыку местных спиллеманов. Купец же и его люди хлестали пиво, как не в себя, и резались в кости со стариной Эльри. А я подсчитывал свою долю и разглядывал алма. Дело это имело нехороший душок. Я, как и многие, плохо верил, что этот человек прошёл вверх по Андаре много роздыхов только чтобы по дешёвке взять леса. То ли на Юге так плохо с древесиной, то ли ему надо много и быстро, и денег мало… Меня не должно бы это беспокоить — а вот тревожно было на сердце, и хмель не слишком веселил…
Впрочем, не я один был встревожен в тот вечер: Этер Хольд тоже незаметно хмурился, поглядывая на гостей. Что-то беспокоило пожилого трактирщика, чего-то он не учёл, стремясь угодить гостям…
— Слышишь? — бурчал он тихо. — Свирельщик фальшивит. И скрипач тоже… Кто этих ослов беременных учил?..
— О, друг Этер, ты стал тонким ценителем музыки? — усмехнулся я. — Кажется, это уже никого не волнует. Не хмурься, хозяину это не к лицу!
— Легко тебе говорить, рыжий грабитель!
— Да глянь на них, им всё равно! Ты, как кажется, позаботился обо всём!
— О нет, одну вещь я забыл, а вернее, не достал, — сокрушенно молвил Этер. — Эти мужи, верно, оставили жён дома, и не похоже, что недавно! Предложи я им грудастых девок в баню — не думаю, что отказались бы! Наши-то им ни к чему… Впрочем… Снорри, а нет у тебя смазливой сестрёнки?
Тошно мне стало от тех слов, тошно и горько, и больших усилий стоило мне сжать кулаки, а затем разжать их, не причинив никому боли.
— Я надеюсь, Этер, ты пошутил, — и более мы не перемолвились за тот вечер.
Ибо трактирщик опорочил и жён народа Двергар, и наши древние обычаи. Девы нашего народа не дарят любовь всем подряд, тем более чужакам и за деньги. Этим славны жёны Верольд. Жёны наших дорогих гостей с Юга и Севера, ибо Верольд одинаковы везде, как я слышал.
Тут надобно сказать кратко об этом народе. Верды, ростом превосходят нас вдвое, а численностью — в десятки раз. Это неудивительно, ибо живут они до смешного мало — редко кто доживает до ста лет, и надо успеть продолжить древо рода своего. Сами по себе они довольно бестолковые, как доводилось слышать, но из них получаются неплохие ученики. В незапамятные времена именно мы, Двергар, обучили их кузнечному делу и мастерству золотой работы. Впрочем, следует сказать, что и они обучили нас искусству: теперешний наш язык — Скельде — родился в их краю. А свой изначальный мы забыли. Мало кто ныне его помнит. По говору и обычаю нам ближе всех Хлорды, могучее племя из Хлордира, Северной Страны. Алмы, другое племя, живет на берегах озера Алмар. И, глядя на краснощёкого гостя-купца, я не скажу, будто этот народ кажется мне достойным доверия.
Купца звали Гербольд Скавен. Был он толстым, толще нашего Этера, с крупным носом, мелкими глазами, хитрыми и холодными, и окладистой бородой с проседью. Пил он немного, в кости не играл, говорил немало, но всё больше попусту. Улыбка не сходила с его лица. А когда тусклый свет лампады пускал вскачь тени, улыбка гостя становилась ухмылкой. Купец присматривался к нам и радовался каким-то своим потаённым мыслям.
Вдруг чёрная тень мелькнула в окне — птица, или мусор, гонимый ветром, или чей-то колдовской наговор, — и улыбка сползла с лица Гербольда. Хмельная радость разбилась, точно прибой о скалы. Музыка разладилась, расплескалась, разорвалась, стала набором разрозненных звуков. Танцующие как-то странно замерли, а потом медленно стали разбредаться, поглядывая на музыкантов — отчего перестали играть? А спиллеманы и сами недоумённо глядели то на инструменты, то на багровое от злости лицо Этера.
…Он вошёл, подобно призраку — незаметно и неслышно, однако все ощутили его. Стало холодно, и тени сгустились в углах, и ветер тоскливо, совсем по-осеннему взвыл за окном. И стаи ворон, вестниц горя, откликнулись на его зов…
Он прошёл к стойке и спросил брусничной наливки. Откинул капюшон фиолетового плаща. И дёрнулось моё сердце, когда я увидел, кто этот высокий черноволосый чужеземец. Белым было его лицо, искажённое замысловатым чёрным узором, и смертельно усталыми казались большие тускло-серые глаза. Это был настоящий свартальф — и мало хорошего говорится о них в древних сказаниях… Немного я ведал о том народе, кроме того, что они родичи сидов, Белых альвов и всех прочих, кого мы зовем Альфум. А страна их зовется Карвендаль, и находится в глубоких пещерах Чёрного Перевала. Их никогда не видали в этих краях. Но сказители сберегли предания о древних войнах, об отваге и жестокости, мастерстве и беспощадности, красоте и коварстве…
И хоть ныне мало кто помнит легенды, каждый, кто был 'Под дубом', почуял недоброе.
Даже самые пьяные.
Чужак обвёл взглядом тёмный зал и зевнул.
— Ну, господа? — протянул он глубоким голосом, каким говорят, вероятно, подземные чудовища Чёрного Перевала. Я вздрогнул, ибо ощутил вдруг неприятный сырой холод пещер с низкими потолками, покрытыми плесенью.
— В чём дело? — спрашивал пришелец, и никто не отвечал ему. — Ну же, почтенные! Отчего вы не пляшете? Отчего не слышно голосов радости и музыки? Прошу вас, веселитесь, не обращайте внимания на одинокого странника! Он не стоит минут вашей радости! Не так много у вас времени, чтобы грустить! Сегодня хорошая ночь для музыки и песен. Так танцуйте же, и пусть безумие ветра на горных вершинах
