Я знал, что был обречён выплатить долг горам. И теперь был свободен.
Смех.
Зеркала не стало. И Хьёлле не стало. Зато в сером небе над мёртвыми холмами парил синий дракон. Лицо того дракона не было моим лицом.
Там, в городе, были мои друзья и недруги. Моя любимая и мои спутники, которых я оскорбил и не знал, простят ли. И я готов был умереть за свой мир во второй раз. И еще тысячу раз. Ни Митрун, ни Эльри, ни Корд, ни Борин, ни Дэор, ни Асклинг не станут обзывать меня недоумком, оскорблять ненужной помощью, жалостью или непрошенным сочувствием. Однако я знал, что с радостью отдам им всё, что имею, если попросят. Да и сами они тоже готовы на это…
Чтобы понять эти несложные вещи, мне пришлось умереть, воскреснуть, сходить с ума три года, преодолеть три моря и лиги горного пути, убивать цвергов и двергов, покусать бессмертную Хранительницу за зад и выпить собственный смех. Если я не войду в круг самых отъявленных безумцев — обижусь смертельно.
С безоблачного бесцветного неба шёл тёплый дождь.
Дождь падал на камни, прошивал туман, наполнял бурный поток под черным мостом.
Я улыбался теплой улыбкой.
Старый Балин за тысячи альнов отсюда улыбался мне в ответ.
Корд'аэн постучал посохом в дверь. С двери слетела облупившаяся краска. Петли жалобно скрипнули, пуская друида внутрь.
Против ожидания, комната оказалась большая и красивая: дощечки на полу, высокий потолок, позолоченные подсвечники, роскошные кресла… Воображение рисовало маленькую, зачуханную каморку, всю в пыли и побелке, а получилось — тронный зал.
И четыре пустующих трона по углам зала. А посреди — котёл, наполненный огнём. Девять отрезов алого шёлка, скрывающие нечто на стене.
'Картины?' — подумал друид.
— Проходи, усаживайся, — донеслось хрипло приглашение, — ты долго шёл сюда.
Друид не заставил просить себя дважды.
— Я надеюсь, ты любишь живопись?
Величавый старец в камзоле чёрной кожи возник из ниоткуда в другом кресле, напротив Корд'аэна. Вьющиеся млечно-белые седины прикрывал алый берет с золотым пером. Старик вытирал руки клетчатым платком. Его серые, мертвенно-железные глаза смотрели куда-то в угол, взор сквозил холодком.
— Мне больше по душе резьба по дереву, — сказал Корд'аэн, — но и живопись я ценю. А ты мастер кисти и краски, угля и олова? Или драконам это неведомо?
Старик усмехнулся:
— Ты дерзок, мальчик.
Потом помолчал немного и вперил насмешливый взгляд в горло друида.
— Хороших помощников ты привёл сюда. Посмотри.
И дёрнул за шнурок.
За тканью-занавеской целовались гадюки ран — юный Борин скрестил меч с высоким воином в алом плаще. Казалось, краски застыли на холсте, но… изображение пришло в движение, и откуда-то донесся звук ударов, лязг, дыхание бойцов, вздохи ветра над седыми горами…
— Эту картину я назвал 'Арфа, меч и кожа'.
— Воитель несколько… картинный, — скаламбурил Корд'аэн, — а так — вполне…
— …до конца, — вновь усмехнулся старик, — сей воитель тебя удивит. Они оба.
Они просмотрели семь картин. Под восьмым отрезом крылась картина, на который Рольф Ингварсон горел на престоле из жёлтых костей, ухмыляясь, и подпись внизу гласила: 'Улыбка судьбы'. Корд'аэн не проронил ни слова — лишь кивал, ибо его догадки подтверждались. Однако вот сморщенная рука резко дёрнула девятый шнурок, алый шёлк разлетелся крылышками мотылька, и Корд'аэн побледнел.
Навстречу ему, сквозь холст и раму, надвигалась, точно айсберг, любовь в осеннем багрянце, ступая тише кошки.
— Аллиэ? — прошептал чародей.
…первая любовь, похожая на последнюю влюбленность, или последняя влюбленность, похожая на первую любовь. Ласковые прикосновения солнца к озёрной глади. Лодочки ивовых листьев, скользящих сквозь золотые блики. Вздохи осеннего ветра. Колышется фата паутинок. Хрустально-золотой лес. Прекрасный осенний лес, раскрашенный янтарём и кармином. Деревья полыхают драгоценным пожаром. Звенит струна — журавлиный клин прощается, посылая тоскливое курлыканье с высот. Закат, облачённый в сумерки, покрывает озеро медью.
Кругом мокро.
Яблоки и виноград.
Вино. Ладони смыкаются, сплетаются пальцы, ловя и отдавая тепло и нежность. Они ещё молоды. Он на три года старше её. Они счастливы, и в зелёных глазах нет ещё налета неземной печали. Конечно же, это будет длиться вечно, и вечен поцелуй, чистый и жаркий, как священные огни друидов Сэмхена и Бельтайна…
— Сколько же лет прошло… — сокрушенно прошептал Корд'аэн.
— Этого хватило, чтобы вы всё разрушили, — бросил старик.
— И эта боль продлится вечно, — сказала Аллиэ.
Так пропели они вдвоём. Старик ухмылялся.
'Так значит, ты не погибла, там, перед воротами?' — хотел спросить Корд'аэн. И не спросил. Ибо знал ответ. Жизнь и смерть — одно и то же.
Аллиэ присела в кресло рядом с ним.
— Пойдём со мной, — она улыбнулась, как некогда, — туда, на наше место, в нашу осень.
— Я пошёл бы не думая — до того, как мы всё разрушили, — вздох рвал сердце.
— Что изменилось? — спросила она отрешённо.
— Осень кончилась, — сказал он, стараясь вплести во взор камень и скалы, а в голос — серебро и лёд. И не удивился, услышав лишь сухой шёпот песчинок.
— Осень кончилась, праздничные костры потухли, Луна Павшего Листа скрылась во мгле, иней расписал голые ветви нашего леса. Грядёт зима, буря, мрак и смерть. Вместо праздничных огней — погребальные костры и пламя пожара.
— Вечное пламя! — воскликнула она.
— Этого я и боюсь.
