пращуров моих требует этого.
И вышел.
Держа в правой руке плотницкий топор.
Эльри с досадой плюнул.
— Язык мой — враг мой… — пробормотал бродяга. — Я ж просто смеху ради рассказал… Теперь или калекой останется, или врагов наживет. Надобно выручать дуралея, жалко же…
Впрочем, Эльри недооценил молодого хозяина Грененхофа.
Поздней осенью и ранней зимой, когда уже миновала пора свадеб, но ещё рано готовиться к Йоллю, мужчины народа Двергар либо возвращаются с осенних торгов, либо (чаще) сидят по корчмам. Так было и в Норгарде. В трактире 'Под дубом' было дымно и пьяно. Народ заходил и выходил, дверь скрипела, пьяная возня занимала лесорубов. Они двигались как заколдованные, с пустыми глазами, гасили свежей брагой вчерашнее похмелье. Так что на Снорри особо никто не смотрел.
Эгги Ёкульсон, конечно же, был там. Конечно же, пил. Конечно же, играл в кости. И, конечно же, проигрывал, жутко сквернословя.
Однако Снорри сперва подошёл не к нему, а к усатому Этеру Хольду, хозяину 'Под дубом'.
— Слыхал я, Эгги Ёкульсон тебе задолжал? — спросил пивовар сходу.
— Уж не хочешь ли ты, мастер котла, погасить его долг? — усмехнулся Этер.
— Именно, — кивнул Снорри. — Если я его убью, то отдам его долг.
— Да пёс с ним, — глаза трактирщика вспыхнули, точно два гульдена. — Сделаем лучше! Иди, вызови его, а я буду принимать ставки! А когда ты его зарубишь, выручку поделим пополам.
— Делай, как знаешь, — махнул рукой Снорри, направляясь к столику, за которым сын Ёкуля тратил отцовские деньги.
— Хэй, добрые люди! — обратился пивовар к игрокам. — Правда ли, этот вот человечек назвал меня мужеложцем?
— И тебя, и твоего дружка, — буркнул Эгги раздраженно. — Не мешай, иди отсюда.
Снорри пихнул его под локоть. Игрок выронил стакан с костями. Вскочил из-за стола:
— Ах ты жопа дырявая, да я тебя…
И осёкся, увидев топор в руке обидчика.
— Я вызываю тебя на судебный поединок, — проговорил Снорри ледяным голосом. — Здесь и немедля. На любом оружии. Ты смоешь своё враньё кровью. Можешь позвать в защиту одного человека. Если откажешься, люди будут звать тебя женовидным ниддингом.
Эгги мгновенно протрезвел. От ужаса. Он не мог поверить, что его вызвали на бой. До крови. Возможно — до смерти. И кто вызвал! Сын изгнанника!
В корчме стало тихо. Кто-то из младших побежал сказать Ёкулю, в какую передрягу попал его сын. Все смотрели на Эгги. Никто его не жалел.
А потом раздался голос Этера:
— Господа, ставки! Делаем ставки!
Снорри скривился. Его тошнило. Он сказал:
— Идем на улицу.
Эгги что-то мямлил, мычал, вяло упирался, чуть не плакал, но его схватили сильные руки дровосеков и поволокли прочь. Снаружи уже собирался народ. Поединщиков обступили плотным кольцом. Бежать было некуда. Эгги заозирался, ища поддержки. Тщетно. Ни один взор не озарился сочувствием. Толпа хотела драки.
Эгги отчаянно пытался выкрутиться:
— Если это судебный бой, то нужен лагеман-судья!
— А я вместо него, — добродушно улыбнулся Этер. — Я беру всю ответственность на себя!
Толстяк знал, что уж с него-то никто ответа не спросит…
— По закону, поле для хольмганга должно быть на острове или на холме, и выложено по краям ореховыми прутьями! — попытался ещё раз Эгги.
— Уже двести лет как это необязательно, — обрадовал всех Грам сын Грима, охранник альдермана Свена, оказавшийся в тот день в пивной.
— Я буду биться этим топором, — Снорри поднял плотницкий тесак, — а ты?
— А я… а у меня нет оружия! — радостно воскликнул Эгги. И победно, гордо обвёл глазами толпу. Люди недовольно бурчали, Этер хмурился, а Снорри стоял с безразличным, заиндевевшим взором. Словно чего-то ждал.
И тут из толпы вышел Эльри. Он протянул сыну Ёкуля свою боевую секиру:
— На, возьми!
Эгги ухватил древко трясущимися руками, крепко вцепился, заколдованный приказом воина. А тот подошёл к Снорри и тихо проговорил:
— С боевой секирой надо уметь обращаться, а он не умеет, уж это точно. Не убивай его, Снорри. Не надо.
— Не буду, — холодно улыбнулся пивовар.
И шагнул к противнику…
…Ёкуль пришёл как раз, чтобы увидеть, как всё кончилось. Рыжий подошёл к Эгги по дуге и резко, наотмашь двинул обухом ему в челюсть. Хрустнуло, челюсть сломалась. Пивовар подскочил с другой стороны, снова ударил обухом, сокрушая плечо. Эгги выронил оружие, от боли он даже выть не мог, только хрипел. Снорри смотрел ему в глаза. Там была мука, был ужас, было отчаяние. Но, странное дело, не было ни сожаления, ни стыда. Он явно считал себя жертвой.
'Да будет так, — подумал Снорри. — Я просто приношу жертву богам!'
И ударил в третий раз, кулаком в висок. Эгги шмякнулся, оглушённый, жалкий комочек страдания. Снорри не отказал себе в удовольствии разбить ему лицо пинком и наплевать в грязно-коричневое месиво. Потом поднял секиру Эльри и ушёл.
Люди приветствовали его громкими возгласами, улыбались, хлопали по плечам. Ещё вчера они гоготали, представляя, как Снорри подставляет зад своему гостю. Сын Турлога не держал на них зла. Он, как и его отец, пренебрегал мнением людей.
На душе у него было тепло и солнечно. Он зашагал домой, насвистывая весёлую песенку.
Он не видел, как Эльри озадаченно скрёб бороду, пытаясь понять, а не напрасно ли поведал о своем боевом прошлом этому парнишке?..
За тот бой Этер отдал Снорри четыре гульдена восемнадцать марок. На Юге то были жалкие деньги, но для Севера — целое богатство…
Эгги до самой весны не показывался на людях: отлёживался. Сплетен от него больше не слыхали.
Снорри и Эльри зауважали в городе. Пивовара — за то, что проучил сплетника и лгуна, бродягу — за то, что проявил великодушие, одолжив Эгги секиру. Правда, Снорри предпочел бы, чтоб народ уважал его из-за пива, а не из-за поломанных костей Эгги. Это досадное происшествие, впрочем, быстро забылось: близился славный праздник Йолль, середина зимы, самая длинная и тёмная ночь, так что вирфы работали, не покладая рук. Надо как можно больше начатых дел завершить в уходящем году!
Снорри переложил все заботы по хозяйству на своего единственного гюсмана, а сам варил пиво. В каждой большой усадьбе была своя пивоварня, да только, как гласит древняя мудрость, сколько не вари, а всё мало будет. Да и потом, пиво мастера и крепче, и вкуснее, чем у самой искусной хозяйки. Кроме того, у
