— Я девушка. Мне можно бояться.
— Не слишком ты похожа на пугливую девчонку. Она молча подошла к ледяной стене почти вплотную. Взглянула. Долго и молча смотрела. Потом закрыла глаза. И Вальдер смотрел в лёд. Он видел Кристен. Видел изнутри, как бы её глазами. Видел её душу. Слышал её воспоминания. Детство в загаженной лачуге в стольном граде Хлордвике, ораву братьев и сестер, вечно оборванных, грязных и голодных, как и она сама. Больных всеми известными болячками. Как и все соседские дети. Нищета, побои, попрошайничество. Воровство. Вонь. Пьяненькие родители. Которые ничего не умели и ничему не научили Кристен. Ей повезло. Она была хороша собой и могла стать бордельной девкой. Ей не повезло. Однажды она услышала, как плачет скрипка: на соседней улице был праздник. Она заболела. У неё появилась мечта. А потом мечта осуществилась, но счастья это не прибавило.
— Это Зеркало хранит чувства всех людей, — сказала Кристен, открыв глаза.
— Это страшное оружие, — заметил Вальдер. Его била дрожь.
— Потому я тут. Музыкой скрипки я могу подобрать ключ к каждому сердцу. Ведь я знаю — или могу узнать — все желания и страсти. Это всевластие. Я боюсь себя. Знаешь, что я натворю, если уйду в мир? С таким умением и знанием? Он знал. В Зеркале умирали люди, а Кристен играла в кольце огня — высокая, белая, холодная, и ледяная улыбка уродовала её лицо. Только в глазах был огонь. Да и тот чужой.
— Ты станешь убивать из зависти, что у них есть огонь, а у тебя нет? — спросил он.
— Да, — спокойно сказала ученица, — так что тебе лучше уходить отсюда. И никогда не возвращаться. И тут Вальдер расхохотался. От ужаса. Потом сказал:
— Кристен, побудь со мной. Это ненадолго. Помоги мне. Я не смогу — один. Он, не отрываясь, смотрел в зеркало. И думал об отце. Она была рядом с ним.
Старый Виглаф играл. Он был непохож на себя. И уж тем более Вальдер не был на него похож. Старик играл музыку стыда и скорби. Он стыдился сына. И себя.
Музыка плавилась, стекала со струн обжигающими каплями янтаря. Плавился облик отца. Он был похож на аиста, одиноко застывшего на холме в полнолуние. Стая улетела. А он не может. И никто не возьмет его с собой. Никто не вернет ему неба. Вальдер вгляделся в себя. Ничего общего. Совсем. Как будто чужие. Вальдер был щенком. Обиженным, визгливым, злобным. Беззубым и оттого ещё более злобным. Потом вспыхнуло багровое марево, поглотившее руины отчего дома и память Вальдера. Он смотрел сердцем отца. Вальдер играл. Не в угарном бреду — наяву. Играл как бог. Как сам фоссегрим! Сперва разбойники смеялись. Потом — испугались.
Потом не могли и шагу сделать. Не могли дышать. Ужас клокотал в них гейзером.
Он видел себя. Сердцем отца. Он был высок и чёрен; и тени метались вокруг него, униженно скуля. Он был тенью и владыкой теней. Огонь горел на струнах. Черный ядовитый огонь. Без дыма.
Его лицо — лёд. Солнце блестит на нём, но в памяти оседают лишь радужные искры. Глаза кажутся пустыми. Но там ярится осенний ветер, гибель моряков. Море ненавидит осенний ветер. И зовет его вечно.
Его волосы струятся на ветру, точно осенняя паутина. Горе той мухе, что сядет на неё. Вальдер похолодел. Он был — фоссегрим! Вот что видели викинги перед гибелью! Князь паутины и теней, тоскливого ночного воя и рёва буранов, Вальдер Виллеман убил их всех. Он приказал — и их не стало. Старый Виглаф играл. Он умирал. Теперь это была музыка гордости. И заботы: кто может помочь фоссегриму, кроме другого фоссегрима? Аисту вернули небо, и он следовал на юг, в страну древних предков. Там он будет ждать своего сына. «— Поглядел бы ты на себя в зеркало, да на меня, и не говорил бы так! У нас одно лицо, разве нет?
— Нет, конечно, — устало ответил Виглаф, — это ведь смотря какое зеркало…» Кристен стояла рядом, держа его за руку. Они стояли перед Зеркалом, и не было сил ни кричать, ни плакать…
6
Фоссегрим вернулся поздно.
— Прошу к столу, — сухо предложил он, — Кристен, сегодня твой последний ужин в этом доме. Прощальный ужин в твою честь.
— Но… — она растерялась, взор испуганно заметался, — я не готова, я…
— Ты не можешь сидеть тут вечно. И я не могу. Всё, успокойся. Идём. Ужинали в полумраке, при свечах. В могильном молчании. Воздух был тяжелым, как грозовое небо. Кристен не доела. Извинилась и ушла. Она знала, что ей тут больше не место. Вальдер сидел, уткнувшись в тарелку. Фоссегрим пил вино, тупо глядя в ночь.
— Благодарствую за угощение, — сказал Вальдер.
— Я знаю, что ты смотрел в Ледяное Зеркало, — ответил Грим, — хоть и запретил Кристен к нему подходить.
— Ты её за это гонишь?
— Нет.
— А за что?
— Не твоё дело. Скажи, зачем ты пришёл?
— Я бездарь. Я последний в роду великих скрипачей. Я обещал отцу.
— В Зеркале ты видел, что ты не бездарь.
— Да. Но…
— Не дури. Никто из живущих — не бездарь. В каждом пылает огонь и шумит море. В каждом, запомни. Иное дело — распознать в себе лёд и пламя. Это и есть волшебство.
— Ты можешь научить меня этому волшебству?
— Я возьму очень дорого.
— Что ты возьмешь?
— Всё. И ничего. Не знаю.
— Ты неправильный фоссегрим.
— А ты неправильный скрипач, — ответил Грим. Затем вздохнул и улыбнулся. На диво тепло и грустно.
— Я поспорил с хранителем Равенсфьорда, что ты выдержишь.
— Поспорил? На что?
— Этого ты никогда не узнаешь.
— Зачем ты мне рассказал? Это часть испытания?
— Да. Послушай ещё. Ты — последний в своём роду. Я — тоже. Я последний из фоссегримов. Моя музыка — как и музыка рода Виллеман — идёт из древних времён. Древние времена кончились, и то, что было в них, уходит. Поэтому тебе трудно даётся музыка. Поэтому в меня не верят. Впрочем, не знаю. Сейчас время иного волшебства. Вы должны его найти. Иначе… вы уйдёте слишком рано. Мы честно пытались вам помочь, когда пробил наш роковой час. Ведомо ли тебе, к примеру, что в стольном граде Хлордвике до Войны жили тролли? Трольдхольм, Гора Троллей, так звалось это место. К востоку от основной части города. А другой кусочек города звался Двергард, ибо там жили только дверги. В дому Альвхус жили белые альвы. О да, мы мирно уживались. А теперь… Дверги спрятались в горы, альвы ушли на север, тролли обрастают мхом на прибрежных скалах. Это моя последняя ночь. Завтра я умру. Я чувствую его.
— Кого?
— Кальми Без Лица. Он из тех, кто не хочет уходить. Он надел маску и отрёкся от себя. Когда-то мы, тролли, сильно его обидели. Во время Войны. С тех пор он убеждает себя, что мстит. Но он просто боится уйти.
— А ты не боишься?
— Боюсь. Но я уйду. Поэтому это и для тебя прощальный ужин, не только для Кристен.
— Скажи, можно помочь Кристен?
— Не знаю. Об этом ты узнаешь сам. Вы — дети богов. Ваша участь известна. Дай руку, я научу тебя обращаться со своим огнём. Блестел черный смычок, скользя по пальцам скрипача. Рука онемела. Было не
