Том 4. Сашка Жегулев. Рассказы и пьесы 1911-1913

Зайчиков. Ах, Василиса Петровна, за князя-то! Ах, Василиса Петровна!

Василиса Петровна. Да ведь он вон какой.

Зайчиков. Какой? Ах, Василиса Петровна, не ожидал я этого от вас. Ведь это же надо только посмотреть, — ведь это же надо понять! Боже мой, да разве мы пришли бы к вам, если бы не этот наш недостаток. Но пьет! Неудержимо пьет! Как плотина! Я ему говорю: «Князь, друг мой, неужели ты не можешь удержаться? Ведь пойми, что ты ставишь на карту?» Князь… — Нет, Жан, не могу. «Не можешь?» — Не могу, Жан… А что за ум, что за красота! Нет, позвольте, Василиса Петровна, позвольте взглянуть…

Василиса Петровна. Ну, что я его такого буду смотреть? Нет, нет, не надо.

Зайчиков. Да позвольте, Господи Боже ты мой. Ну, одним глазком!

Подводит слегка сопротивляющуюся Василису Петровну к дивану и зажигает лампочки над головой у мирно спящего князя.

Позвольте, я посвечу. (Умиленно любуется.) Нет, что же это такое! Какая мужественная красота, какое тонкое выражение, сколько благородства! Ах, князь, князь, спи спокойно, душа твоя не ведает греха, душа твоя не ведает о той низкой доле, в которую ты погрузился! Спи, князь.

Василиса Петровна. Да, так он недурен. Но неужели он всегда пьян? — ведь это такое несчастье. Он еще молодой человек?

Возвращаются на прежнее место.

Зайчиков. Молодой? И вы спрашиваете, Василиса Петровна? Скажу не хвастаясь, Василиса Петровна: дурной я человек, очень дурней: много за мной всякой несправедливости, подкопов, лицемерных поступков — эх, недаром меня покарал Господь, недаром! И… виноват, лампочку забыл погасить. Спи, древний отпрыск! И много я видал людей, Василиса Петровна, — много их прошло перед моими глазами, и всякие там были — но лучше человека, чем князь, я даже вообразить не могу! Вот-с!

Василиса Петровна. Вы его любите. Это очень трогательно.

Зайчиков. Хм, люблю? Да как же я смею его любить? Уважаю! Почитаю, как святого, Василиса Петровна. Ведь нужно его знать, как я его знаю. И где мы только с ним не бывали, и на какие низы мы только не спускались, и сколько всякой мерзости мы не видали… когда я запиваю, я становлюсь ужасен, Василиса Петровна, недопустим, немыслим! Нетерпим в порядочном обществе!.. Но хоть когда-нибудь уронил себя князь? Никогда. Я вам сто тысяч дам — найдите вы мне человека, который слыхал бы хоть единое грубое слово.

Василиса Петровна. Тогда это действительно очень жаль! Несчастный молодой человек.

Зайчиков. Нет. Он не несчастен. Мы несчастны, а он нет!

Василиса Петровна. Тише, Иван Алексеевич, вы очень громко.

Зайчиков. Извиняюсь, Василиса Петровна, но будь я камень, будь я кирпич, я еще громче кричал бы! А какого великодушия человек! Необъятного великодушия! Сколько раз давали ему денег — есть там какие-то родственники-наглецы! — одевали его как картинку, портмоне на карманные расходы, цветок в петлицу, геометрический проборик… — все отдаст! И портмоне, и одежу, и цветочек какой-нибудь девке-стерве, — извините — отдаст. Ведь я, бывало, плачу, его уговариваю: князь, нельзя же так, ноблес оближ, хоть костюмик-то поберегите, хоть цветочка-то не отдавайте! А он… улыбнется тихо — и отдаст! Да что: он бы кожу свою княжескую отдал, не будь бы она, к счастью, так крепко пришита.

Василиса Петровна. Мне это нравится, Иван Алексеевич. И князь ваш мне очень нравится. Но, конечно, это не меняет условия…

Зайчиков (мрачно). Воля ваша.

Василиса Петровна. Не обижайтесь, Иван Алексеевич, я без умысла. Просто мое положение… Но неужели ни одна великодушная женщина не пробовала его спасти?

Зайчиков (все также мрачно). Не знаю великодушных женщин.

Василиса Петровна. Это неправда, Иван Алексеевич. Есть женщины с благородным сердцем, и если им объяснить, если они, наконец, поймут…

Зайчиков. Не знаю великодушных женщин. Но я, кажется, увлекся — простите мою искренность, Василиса Петровна.

Василиса Петровна. Я нахожу, что вы очень странно выражаетесь, Иван Алексеевич: нет великодушных женщин. Ну, а если нет — тогда вашего князя нужно просто запереть.

Зайчиков. Запереть? — Василиса Петровна!

Василиса Петровна. Да, и нечего стесняться: на ключ! На замок! Пусть сидит!

Зайчиков. На замок? Князя? Ах, Василиса Петровна, Василиса Петровна! Нет, прошу вас послушать, вы послушайте: пригласили к нему родственники, давно это было, знаменитого гипнотизера, знаменитейшего: звезда! орел! грудь в орденах от всех европейских дворов и даже от Менелика! Мог лошадь загипнотизировать!., ну и что же? Заперли их в комнату, приходят через час, а гипнотизер… как стелька. Сам запил.

Василиса Петровна. Да что вы! Какой ужас!

Зайчиков. Да. Карьера погибла у человека, а вы говорите: замок! на ключ! Тут любовь нужна, а не замок, любовь-с… Но вы изволили говорить об условиях — як вашим услугам.

Василиса Петровна. Да нет; я вижу, мы договоримся. Но не боитесь ли вы, Иван Алексеевич… я очень уважаю князя, но вы мне извините мои сомнения, мою женскую робость… Не думаете ли вы, Иван Алексеевич, что к венцу князь может явиться — ну не совсем нормальным?

Зайчиков. Ах, дорогая Василиса Петровна! Ну, как мне объяснить, как, наконец, растолковать! Вы изволили видеть, как сегодня князь вам поклонился — мы так с вами можем? Ведь это манеры, Василиса Петровна, настоящие манеры, которые в высшем свете. И такой человек, с такими манерами, что-нибудь себе позволит, да как же можно даже мысленно допускать? Такая красота и вдруг — как же можно так говорить, Василиса Петровна.

Василиса Петровна. Да ведь пьяный.

Зайчиков. Что он будет пьян, в этом я ручаюсь — но, чтобы хоть слово, или какой-нибудь там неприличный жест или даже нетвердость в ногах — как можно! Скала! Обелиск, Василиса Петровна, вот это что!

Василиса Петровна. Ну да: а вдруг заснет?

Зайчиков (вставая, с достоинством). Если вы даже до таких сомнений доходите, достоуважаемая Василиса Петровна, то смею думать, нам с князем необходимо откланяться. Честь имею.

Василиса Петровна. Вы не обижайтесь: ведь спит же он сейчас.

Зайчиков. Спит, ибо кроток, как агнец! Спит, ибо я бодрствую! Но как же можно допустить, чтобы под венцом, в изящнейшем фраке, во всей красоте, достойной его высокого звания, держа под руку такой очаровательный бутон — он мог заснуть. Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно!

Василиса Петровна. Вы ко мне завтра зайдите, без князя, мы поговорим… о подробностях. Кстати, мне надо кое-какие справки… Видите ли, мне передавали, вообще советовали… Я не имею права называть фамилий, но есть еще один князь…

Зайчиков. Василиса Петровна!

Василиса Петровна. Очень древний и вообще… Конечно, если ваши желания не превысят того, на что я сама рассчитываю, то, конечно… Вы не обижайтесь, Иван Алексеевич, я вовсе не хочу вас обидеть, но вы сами понимаете… Женщина я одинокая, богатая…

Зайчиков. Я не обижаюсь. Но мне странно, поистине странно слышать ваши соображения, Василиса Петровна! Древний князь, — а дальше, а дальше, позвольте вас спросить? У нас… в том месте, где мы обитаем, живем, если можно так выразиться… в Гранд-Отеле! — и сейчас я могу насчитать одного барона и двух князей. Но барон — десять раз женат… нет, нет, я не моралист и ничего против не имею, но он женат — законно! И все жены живы, и не могу же я рекомендовать Сибирь из-за