Том 4. Сашка Жегулев. Рассказы и пьесы 1911-1913

Оба молчат и дружелюбно рассматривают друг друга.

— Так вот как! — говорит он. — Ты тоже не знаешь матери. Ну, что же! зови меня тогда Хаггарт.

— Хаггарт?

— Да. Тебе нравится имя? Я его сам придумал: Хаггарт. Жаль, что тебя уже назвали, я бы придумал тебе хорошенькое имя.

Вдруг он хмурится:

— Скажи, Мариетт, отчего ваша страна так печальна? Я хожу по вашим тропинкам и только камешки скрежещут под ногою. А по сторонам стоят большие камни.

— Это по дороге к замку, у нас туда никто не ходит. Правда, что эти камни останавливают прохожих вопросом: кто идет?

— Нет, они немые. Отчего твоя страна так печальна? Уже неделя, как я не вижу своей тени — это невозможно! — я не вижу своей тени.

— Нет, наша страна очень весела и радостна. Сейчас еще зима, а вот придет весна и с нею вернется солнце. Ты его увидишь, Хаггарт.

Он говорит с пренебрежением:

— И вы сидите и ждете спокойно пока оно придет? Хорошие же вы люди. Ах, если бы у меня был корабль!

— Что же тогда?

Он хмуро смотрит и недоверчиво качает головой.

— Ты слишком любопытна, девочка. Тебя кто-нибудь подослал?

— Нет. Зачем же вам нужен корабль?

Хаггарт добродушно и насмешливо смеется:

— Она спрашивает, зачем человеку корабль? Хорошие же вы люди: не знают, зачем человеку корабль, — и вдруг говорит серьезно: если бы у меня был корабль, я погнался бы за солнцем. И сколько бы не ставило оно своих золотых парусов, я нагнал бы его на моих черных. И заставил бы нарисовать на палубе мою тень. И стал бы на нее ногою — вот так!

Твердо пристукнул он ногою. Мариетт осторожно спрашивает:

— Вы сказали — на черных парусах?

— Это я так сказал. Зачем ты все спрашиваешь? У меня нет корабля, ты знаешь. Прощай.

Надевает шляпу, но не уходит. Мариетт молчит, и он говорит совсем сердито:

— Тебе, может быть, нравится и это, что играет ваш старый Дан, старый глупец?

— Вы знаете, как его зовут?

— Мне Хорре сказал. А мне не нравится, нет, нет. Приведи сюда хорошую честную собаку, или зверя и он завоет. Ты скажешь, он не знает музыки — нет, он знает, но он не выносит лжи. Вот музыка, слушай!

Берет Мариетт за руку и грубо поворачивает ее лицом к океану.

— Слышишь? Вот музыка. Твой Дан обворовал море и ветер — нет, он хуже чем вор — он обманщик! Его нужно бы повесить на рее, твоего Дана! Прощай.

Идет, но, сделав два шага, оборачивается.

— Прощай, я тебе сказал. Иди домой. Пусть этот дурак играет один. Ну — иди.

Мариетт молчит, не двигаясь. Хаггарт смеется:

— Ты не боишься ли, что я забыл твое имя? Нет, я запомнил, тебя зовут Мариетт. Иди, Мариетт.

Она говорит тихо:

— Я видела ваш корабль.

Хаггарт быстро подходит и наклоняется к ней; лицо его страшно.

— Это неправда. Когда?

— Вчера вечером.

— Это неправда! Куда он шел?

— На солнце.

— Вчера вечером я был пьян и спал. Но это неправда. Я ни разу не видел — ты испытываешь меня. Смотри!

— Мне сказать вам, если я еще раз увижу?

— Как же ты можешь сказать?

— Я приду к вам на гору.

Хаггарт внимательно смотрит на нее.

— Если только ты не лжешь. Какие люди в вашей стране, лживые или нет? В тех странах, какие я знаю, все люди лживые. Другие видели корабль?

— Не знаю. Я одна была на берегу. Теперь я вижу, что это не ваш корабль: вы ему не рады.

Хаггарт молчит, точно забыв о ее присутствии.

— У вас красивое платье. Вы молчите? Я к вам приду.

Хаггарт молчит. Суров и дико сумрачен темный профиль: и глухим молчанием, безмолвием долгих часов, быть может, дней, быть может, всей жизни исполнено каждое движение его сильного тела, каждая складка одежды.

— Ваш матрос не убьет меня?

— Вы молчите?

— У меня есть жених, его зовут Филипп, но я его не люблю.

— Вы теперь как тот камень, который стоит по дороге к замку.

Хаггарт молча поворачивается и идет.

— Я тоже помню как вас зовут. Вас зовут Хаггарт.

Он уходит.

— Хаггарт! — зовет Мариетт, но уже скрылся он за домами и только скрежет рассыпающихся камешков замирает в туманном воздухе. Снова играет отдыхавший Дан; рассказывает Богу о погибших в море.

Крепнет ночь. Уже не видно ни скалы, ни замка и только огонь в окне краснеет ярче.

Об иных жизнях повествует глухо бухающий, неустанный прибой.

Картина 2

Сильный ветер надувает обрывок паруса, которым завешено большое разверстое окно. Парус мал, не закрывает всего окна, и в зияющее отверстие дышит ненастьем темная ночь. Дождя нет, но теплый ветер, насыщенный морем, тяжел и влажен.

Тут, в башне, живут Хаггарт и матрос его Хорре. Оба они спят тяжелым хмельным сном; на столе и в углах пустые бутылки, остатки еды; единственный табурет опрокинут и лежит на боку. Перед вечером матрос вставал, зажег большую плошку, и еще что-то хотел сделать, но свежий хмель одолел его и он снова уснул на своей жиденькой подстилке из соломы и морских трав. Колеблемый ветром, свет плошки желтыми тревожными пятнами мечется по неровным исщербленным стенам и пропадает в черном отверстии двери, ведущей в другие помещения замка.

Хаггарт лежит на спине, и по его круглому и сильному лбу бегают бесшумно те же тревожные желтые блики, подбираются к сомкнутым глазам, к прямому, резко очерченному носу — и, заметавшись, убегают на стену. Дыхание спящего глубоко и неровно; минутами поднимется тяжелая, словно чужая, рука, сделает несколько неясных, незаконченных движений и бессильно упадет на грудь.

Под окном грохочет и ревет бурун, разбиваясь о скалы — уже вторые сутки на океане буря. Дряхлая башня вздрагивает от неистовых ударов волн и отвечает буре шорохом осыпающейся штукатурки, постукиванием мелких обрывающихся камешков, шепотом и вздохами заблудившегося в переходах ветра.