сорок, не больше. И Вовчик это знает. Зачем же он шел домой, а?
Дотянувшись до кармана, парень вынул из пачки сигареты и стал крутить их, разминая табак. Человек, курящий «Честерфилд», никогда так не сделает, потому что в этом нет резонной необходимости. Так разминают и набивают «косячок». Сработала привычка. Мозг кричит: «Не колись! У мусоров никакой доказухи!» А руки… Эти непослушные шаловливые руки мечутся и делают то, что делать нельзя ни при каких обстоятельствах. Всему виной – нарушенная контактная связь между сознанием и поступками. Ее уничтожил героин. От марихуаны руки не трясутся и голова такой пустой не бывает…
– Представься, наркуша, – посоветовал Пащенко, зависнув в позе американского копа над сидящим наркоманом.
– Голобоков Владимир Семенович, – хрипло и сдавленно заговорил тот. – Семьдесят второго года рождения. Статья «двести двадцать восемь», часть третья УК РФ…
Струге стало совершенно ясно, что депрессия вошла в заключительную стадию. Даже не справившись о причинах нападения и лицах, его исполнивших, молодой человек тут же забубнил «камерный» рапорт, который зэк в тюрьме должен проговаривать мгновенно, едва к нему обратится кто-то из администрации. Колобок – теперь уже не было сомнений в том, что это он, – был «далеко». За ширмой, разделяющей полный туман и способность адекватно реагировать на происходящие события и делать выводы. С ним началось самое страшное из того, что может произойти с закоренелым наркоманом. По всему его телу разлилась боль, заглушая которую, молодой человек сначала теребил пальцы, потом стал похрустывать запястьями. Когда же через десять минут разговора ему стало совсем невмоготу, он повалился боком на диван и, уже не стесняясь незваных гостей, стал наматывать на себя одеяло и простынь.
– Вадик, он действительно не мог прийти сюда, зная, что через четверть часа у него начнется агония. – Струге поводил по комнате цепким взглядом. – И молчать он тоже не может. Если наркотики в квартире, «ломающийся» наркоман не будет стесняться нашего присутствия. В крайнем случае, если мы будем его шантажировать, он будет умолять дать ему порошок и «баян». Но он воет и не бросается в ту сторону, куда должен бросаться уже давно! Туда, где спрятана «доза»! О чем это говорит?
Пащенко поднял на Антона слегка покрасневшие глаза.
– Это говорит о том, что в эту квартиру с минуты на минуту должен прийти некто, кто принесет ему наркотик…
Глава 20
Допив чай, Игорь Матвеевич вынул из чашки потемневший ломтик лимона и опустил его в сахарницу. Повертев его как следует, чтобы к нему прилипло как можно больше сахара, он отправил его в рот. Лимоны Лукин любил с послевоенной поры. Тогда, будучи еще двадцатилетним юношей, он жил в комнате институтского общежития с одним грузином. Каждый месяц Васо, как звали соседа, из Сухуми получал посылку. Что могли абхазцы-родители послать абхазцу-сыну в далеком пятьдесят восьмом? Лимоны, сушеную рыбу и подсохший за время пересылки хлеб. Лимоны Васо не почитал, поэтому весь запас желтых цитрусовых оседал на пищевом балансе Игоря Лукина, комсорга группы. С тех пор Игорь Матвеевич и был неравнодушен к лимонам.
Причмокнув, Лукин чему-то улыбнулся и набрал номер телефона начальника судебного департамента.
– Константин Маркелович? Да, я… И тебе того же. Костя, у тебя там ставочка одна есть, в отделе кадров. Завтра я подошлю к тебе кандидата. Да… Нет, опыт имеется. Инна Тимофеевна Господарцева. Ты ее не знаешь, так что не старайся, не вспоминай. Это наш человек, хороший работник. Ты постарайся как- нибудь побыстрее ее оформить. Хорошо? Да, я помню о следующем воскресенье. Ты где собираешься юбилей справлять? В Сосновке? А что у тебя там? Дача? Молодец какой! Обязательно буду!
Положив трубку, Лукин налил еще одну чашку. Когда он усмехнулся, чайник слегка дрогнул и тонкая струйка скользнула на столик кухонного гарнитура. Как же, не знает он, где дача у Шатурова!.. Лукин даже знает, откуда средства взялись на ее строительство! Построить двухэтажный особняк из калиброванного бруса карельской сосны – это не времянку сподобить на картофельном участке…
А теперь, пока чай стынет, можно прощупать еще одну бабушку. Как ее?..
Накинув на переносицу очки, Лукин вчитался в собственный почерк в сафьяновой книжице.
– Селюкова… Маргарита Федоровна. Какое княжеское имя! Сейчас посмотрим…
Лучше бы он не звонил. Старая карга уперлась своими сточенными от старости рогами и рассредоточила главную тему разговора на множество мелких проблем. О пропавшем деле она ничего не знала, интересовалась лишь, не возникает ли у Лукина мысли пригласить ее в состав появляющегося в судах института присяжных заседателей. В итоге получилось, что не Лукин расспрашивал Селюкову, а Селюкова пытала Игоря Матвеевича, как при допросе. Отделавшись стандартными фразами, Лукин бросил трубку.
– Вот стерва старая! – поморщился он. – А Господарцева сказала, что они вместе, по указанию Струге, дело в суде искали!! Еще одна «прикрывалка»!
Поразмыслив, Игорь Матвеевич понял, что для истерики совершенно нет повода. Одних показаний Господарцевой хватит для того, чтобы заткнуть Струге рот, а из избы Николаева вынести сор. Пусть знает, парень, что с ним может произойти, если он и в дальнейшем будет проявлять подобный энтузиазм при исполнении отдельных поручений.
Лукин Игорь Матвеевич все всегда делал своевременно, точно и в срок. С педантичностью ювелира он выяснил момент, когда по надоевшему судье из Центрального суда можно будет нанести решающий удар. Завтрашняя проверка покажет, что дело отсутствует. Предоставить его в кратчайшие сроки Антон Павлович не сможет при всем желании. Любая отговорка – наподобие той, что дело на экспертизе, – говоря судейским языком, «не обоснована и не основана на законе». Струге еще не садился ни в один процесс по делу Цебы, для того чтобы иметь возможность отправить дело на какую-либо экспертизу! К проверке тут же приложится заявление Господарцевой – не «объяснение», а именно «заявление», – что она считает своим долгом довести до сведения квалификационной коллегии судей информацию о том, что федеральный судья Струге вместо того, чтобы бить в колокола по поводу пропажи дела, заставлял ее молчать и заниматься поисками злополучной папки. Да, все к месту, все в точку…
Игорь Матвеевич снял трубку. Это был последний звонок, после которого он забудет о работе до утра завтрашнего дня.
– Виктор Аркадьевич, извини, что опять беспокою во время выходного дня. Ничего?.. У тебя там, у Струге, две заседательницы трудятся. Как они? Нормально? Ну, да ладно… Значит, так. Господарцеву я у тебя забираю. Она, скорее всего, в департамент перейдет. А вот что с Селюковой делать? Пары у нее нет… Найдешь пару?? Ты, Виктор Аркадьевич, наверное, не понял. Я тебе говорю – пары у нее нет. Что?! Николаев, если ты не можешь сейчас читать по губам, то слушай по буквам! Я тебе еще раз говорю: У СЕЛЮКОВОЙ ПАРЫ НЕТ. И ЧТО С НЕЙ ТЕПЕРЬ ДЕЛАТЬ? А?.. Да, скорее всего, придется расстаться. И не нужно ждать вторника или среды… Слушай, Николаев, ты не благодетель, а председатель! Найдет другую работу, понял?!
– Идиот! – рявкнул Игорь Матвеевич, мягко положив трубку на аппарат. – Форменный идиот. «Без дополнительного заработка она останется…» А она заслужила его, этот дополнительный заработок? Не профессионал, а гуманист какой-то…
– Что с этим больным делать будем? – спросил Пащенко, показывая стволом «Макарова» на «вольную борьбу», которую устроил на диване сам с собой Голобоков. – Он невменяем! Если «лекарство» ему должен подогнать Перец, тогда Колобок может испортить нам всю историю.
В доказательство слов прокурора Голобоков взвыл нечеловеческим голосом:
– Пусть он мне дозу даст!! Пусть дозу даст, а потом вяжите!.. Вы же видите – я сдохну, если не уколюсь!..
Струге подошел к наркоману и положил ему руку на плечо.
– Будешь орать, я тебе кляп вставлю. Страдай по-тихому, под одеялом. Если Перченков придет с наркотой, я тебе отсыплю…
Вопреки ожиданиям, Колобок не успокоился, а заорал еще сильнее.
– Ты отсы-ы-ыпешь!! Только карман подставляй! Вызови хотя бы «Скорую»! У соседки телефон стоит, вызови!
Пащенко посмотрел на Струге и покачал головой.
– Он ваньку валяет. В таком состоянии Вовчик запросто может еще пару часов находиться. Ты знаешь,
