Том 6. Проза 1916-1919, пьесы, статьи

это гениальный каприз… но что все это значит? Если быть откровенным, я немного боюсь, вернее, испытываю какое-то странное и неприятное волнение. Почему Его светлость носит черную маску?

Режиссер. Его лицо знает вся Европа, и он не хочет, чтобы его узнали.

Художник. Вся Европа?

Режиссер. И Америка.

Художник. И Америка? Так кто же он?

Режиссер. Не знаю.

Художник. Вы так молчаливы, мой дорогой, что я впадаю в отчаяние. Поймите же, что мне страшно, вернее, я испытываю какое-то странное и неприятное волнение… Почему я ни разу не видал никого из ваших актеров?

Режиссер. Одного вы знаете.

Художник. Да? Кто же он?

Режиссер. Вы.

Художник. Ах, оставьте: это старая и нелепая игра словами. Да, да, все мы актеры, а жизнь — театр, а зрители… Позвольте: но, быть может, у вас и актеры из дерева? Вот было бы славно.

Режиссер. Нет. Они страдают.

Художник. Да, да, конечно. Но получают ли они жалованье? Ах, мой дорогой: получаю жалованье — следовательно, существую, это даже не философия… Но где-то хлопнули двери!

Режиссер. Это идет директор.

Художник. Ах, боже мой! Вот опять хлопают двери. Я боюсь, как бы мое присутствие в этот час не показалось неуместным господину директору или Его светлости. Я ведь даже не имел еще чести быть представленным.

Режиссер. Директор очень любезный человек.

Художник. А Его светлость? У меня запотели руки от волнения. Я сошлюсь на вас, мой дорогой. Я сошлюсь на вас!

Голос директора (за сценой). Осторожнее, Ваша светлость, здесь ступеньки.

Входят двое: Его светлость— высокий человек, окутанный черным плащом, на лице черная полумаска. За ним, слегка согнувшись из почтительности, идет Директор, также высокий и также одет в черное. Лицо Директора, бритое, как у актера, сумрачно, но энергично. При малой подвижности черт оно отражает игру души лишь черными тенями. Держится он с достоинством; временами, скорее в оттенке голоса, нежели в смысле самой фразы, звучит легкое пренебрежение, почти недоброжелательство к высокому гостю.

Маскированный. Здесь темно.

Директор. Я прикажу дать огонь, Ваша светлость.

Маскированный. Нет, погодите. Кто эти двое?

Художник и Режиссер кланяются.

Директор (тихо). Это мои сотрудники, Ваша светлость. Тот темный — режиссер, свой человек. Он молчит и делает. Он так умеет молчать, что Ваша светлость с той любовью к молчанию, которую я осмелился заметить, несомненно подарите его вашей благосклонностью. А этот… этот художник. Он умрет от острой тоски, если я не представлю его Вашей светлости. Вы позволите?

Маскированный. Представьте.

Директор (громко). Ваша светлость, позвольте представить вам моего драгоценнейшего сотрудника, знаменитого художника, гениальная кисть которого воистину творит чудеса. Он дал зрителей нашему театру.

Художник кланяется. Еще раз кланяется.

Маскированный. Вы гениальны?

Художник. Ваша светлость!..

Маскированный. Но почему у вас красные щеки — ваш гений хорошо питается? Вы едите слишком много мяса. Это вредно. Я пришлю вам своего доктора.

Художник. Ваша светлость…

Маскированный отворачивается, и Художник, кланяясь, отходит. Выразив Режиссеру жестами свой восторг, он быстро исчезает.

Его светлость. У вас все готово, господин директор?

Директор. Как вы приказали, Ваша светлость. Как вам нравится самый театр? Мне стоило немалого труда найти подходящий дом на окраине столицы. Люди там… (неопределенно показывает рукой) … а в эту и в эту сторону пустыня и ночь. Только стена из старого кирпича отделяет вас от пустыни и ночи.

Его светлость. Но ночь проходит и сквозь камень.

Директор. Да, ночь проходит и сквозь камень. В этом доме когда-то жили и умирали: здесь, где мы стоим, раньше была чья-то спальня. Потом дом состарился, и его оставили умирать. В сущности, это уже мертвый дом, и его собирались сломать, когда деньги Вашей светлости дали ему новую жизнь. Теперь это театр.

Его светлость. Это, кажется, второй этаж — а что под нами?

Директор. Не могу сказать с точностью, Ваша светлость; кажется, пустые комнаты. Как и над нами — двери забиты, и я не счел нужным открывать их. Ведь мы дадим только одно представление!

Его светлость. Да, одно. Театр мне нравится. Вы поняли, чего я хочу. Здесь была спальня? Вы так, кажется, сказали? Это мне нравится. Можно сказать, что они еще спят и видят все во сне. Вы остроумный человек, господин директор.

Директор кланяется.

Это сцена… А что там, за перегородкой?

Директор. Там кулисы. Здесь они представляют, там готовятся к представлению, живут и тоже представляют.

Его светлость. А где вы поместите оркестр?

Директор. Как вы приказали, Ваша светлость, — за сценой. Их не будет видно.

Его светлость. Их не будет видно. Да, необходимо, чтобы между актерами и вот этими не было никого живого. Поймите меня — если только мышь здесь пробежит, она испортит нам всю соль игры. Здесь должно быть пусто и немо.

Директор. Как в могиле?

Его светлость. Мертвецы говорят.

Директор. Как в вашем сердце, Ваша светлость?

Его светлость. И в вашем, господин директор. Теперь покажите мне вот этих.

Директор (обращается к молчаливому Режиссеру). Идите и слушайте мои приказания. Дайте свет на зрителей.

Режиссер удаляется. Его светлость и Директор, склонив головы, как мастера своего дела, неспешно рассматривают зрителей.

Его светлость. В этом слабом освещении они мне нравятся. Они похожи на живых. Вон тот положительно шевелился, когда вы хвалили художника, господин директор.

Директор. А вон тот положительно привстает, когда слышит голос Вашей светлости.

Оба тихо смеются. Внезапно вспыхивает яркий свет и падает на деревянных зрителей, беспощадно обнажая плоские деревянные лица, жалкую пестроту красок, наивную бессмысленность, лишенную стыда.

Его светлость. И это зрители нашего театра?