меру агрессивную кампанию, но кивать здоровякам вышибалам не спешил.
По большому счету, Дарен тоже не стал бы совать нос не в свое дело, если бы не просвистевший в паре ногтей от его головы нож: путника спасла исключительно отменная реакция. Нож воткнулся в стену и немного подрагивал.
'Сильный удар', — машинально заметил путник, оборачиваясь.
Столы уже давно были отодвинуты к краям гостильни, а посередине полным ходом шла драка. Более трусливые постояльцы забивались в свои комнаты или выбегали на улицу, менее пугливые — из углов наблюдали за разворачивающейся сценой. Тем паче, что посмотреть, действительно, было на что. Двое вербовщиков пытались изловить юркого парнишку, который с поразительным везением уворачивался из- под ударов, сыплющихся на него с завидной скоростью. Дарен даже успел удивиться такому рвению войников, прежде чем увидел их третьего товарища, столкнувшись с чьей головой, нашла свою смерть добротная кружка. Еще двое мужичков, уже опрокинувших в себя по пол-литра биры, принимали в драке участие за кампанию, причем, судя по всему, их совершенно не волновало, кого бить: лишь бы всласть кулаками помахать — хоть какое-то приключение.
И почему все самые паршивые истории начинаются именно в массовых сборищах людей?
Белобрысый, как и все весничане, мальчишка перепрыгивал со стола на стол, пытаясь пробраться к двери, но на пороге заведения появился еще один войник, и, сложив руки на груди, молча наблюдал за стремительно развивающимися событиями. Вербовщик вытащил нож, и Дарен с немалой долей досады узнал в нем собрата того, которому чуть не стал домом родным его собственный затылок.
— Эй! — он резко поднялся из-за стола и окрикнул войников, — ребята, что происходит?
Взгляд того, что стоял около двери, перекрывая провинившемуся в чем-то мальчишке путь к отступлению, переместился на Дарена, быстро пробежал по всем нашивкам и лентам и снова вернулся к его лицу. Войник отдал честь и отрапортовал:
— Беглый он, господин септ-велитель. Завербовали его вяток назад в армию, подписали контракт…
— Брехня! — громко перебил его паренек, и, отвлекшись, пропустил удар в живот.
Отлетев к стене, он застонал, но быстро пришел в себя и поднялся, уже не безоружный — в руке была кочерга, которой служка не далее, чем пять волн назад, помешивал поленья в камине.
— Что, теперь кулаками махать кишка тонка?
— Тьфу ты! — один из вербовщиков сплюнул, — а может, и дьябол с ним, а? Он же чокнутый!
— Как ты меня назвал?! — Мальчишка возмутился, — а ну, подходи по одному! Живым не дамся!
'А ведь действительно, не дастся, — мрачно подумал Дарен, почесывая небритый подбородок и продолжая наблюдать, — чокнутый'.
— Ага, паршивец, попался! — Кочерга отлетела в сторону. — Сейчас мы тебя научим уважать старших!
Один войник заломил белобрысому руки за спину, а второй, не церемонясь, стал наносить удары один за другим, раскрашивая лицо ему лицо и живот.
— Хватит. — Дарена никто не услышал; тогда он подошел ближе и, мертвой хваткой вцепившись в занесенный кулак, повысил голос: — Я сказал: хватит!
Драка прекратилась. Гудящий зал притих, ожидая продолжения действия.
— Но, господин септ-велитель, контракт…
Дарен нахмурился и, поглядев на взбешенные глаза мальчишки, досадливо бросил:
— Чхал я на ваш контракт. Сколько он вам должен?
Войники переглянулись.
— Сколько?
— Н-но… господин септ-велитель…
— Значит, нисколько, — подвел черту Дарен и добавил: — этот цыпленок — не того полета птица, чтобы за ним войников посылать. Одумается — сам придет. Не одумается… Ну и дорога ему на дьяболовы пашни.
Войники, скривившись, отдали честь, не желая спорить со старшим по званию, и быстро убрались восвояси.
Парнишка торопливо растер конечности, прошипел пару ругательств и ринулся к выходу.
— Эй, а спасибо?! — возмущенно крикнул ему вслед Дарен.
— Засунь себе свое 'спасибо' в задницу! — громко пожелали ему из-за двери.
Путник с полволны апатично рассуждал, стоит ли ему догнать хама и наподдать ему, потом все же решил, что с того на сегодня и так хватит, и отправился на свое место. Помещение снова зажужжало трупными мухами, обсуждая произошедшее. Однако, доесть спокойно ему и в этот раз не дали.
— Э… господин мерцернарий, кружка и миска стоят стрибрянную полушку, — хозяин неуверенно топтался рядом со столом.
— А я-то тут каким боком? — буркнул Дарен недружелюбно, засовывая в рот порцию еды.
— Ну, как же… Вы ведь вступились за пацана, а значит…
Войник спокойно прожевал мясо, запил бирой, вытер пену с губ и поинтересовался:
— И что же, по-твоему, это значит?
— Заплатить надобно! — Хозяин кивнул двум вышибалам и тут же, ободренный, подбоченился, — ежели каждый, уходя, будет бить по кружке и по миске, то так и гостильню по бревнышку позднее разберут!
Чего греха таить, путник прекрасно понимал его, но — дьябол! — понимание вовсе не означало того, что Дар горел желанием высыпать все золото в кормушку хозяина. Почему он должен раскошеливаться за какого-то оборванца с улицы?! Он грубо впихнул полушку в протянутую ладонь, схватил ключ от комнаты и стрелой взлетел наверх по лестнице.
На улице, будто подражая его мыслям, снова разревелось небо, покрывая землю тонкой пленкой воды. Молнии вспыхивали фиолетовыми факелами, бил в огромный, перетянутый кожей, барабан гром, вытягивал свою заунывную песню горемыка-ветер, брехали и звенели цепями разволновавшиеся собаки.
Дарен долго ворочался на жесткой кровати: сон не спешил забрать его в свое туманное царство. А когда, наконец, забрал, то путник сильно пожалел об этом: такая несусветная муть ему снилась.
Броня уныло заржал в конюшне, перепугав до смерти задремавшего паренька-конюшего, и испуганно застриг ушами.
Конь чувствовал, что грядут перемены.
И ему эти перемены категорически не нравились.
Говорят, что природа всегда чувствует место разрыва и стремится заполнить его, меняясь. Если стало слишком мягко, природа отрастит отравленные иглы, а если слишком жестко — станет теплым безобидным пледом. А осень всегда была самой старшей и мудрой. Она первой замечала изъяны.
Осень серчала.
Осень менялась.
Осень выкраивала свою новую суть заново на белоснежной канве мироздания. Изменения уже витали в воздухе, как летний розовый запах, были едва уловимы, как два серых стежка на белой простыни.
ГЛАВА 2
ТЕНЬ ВОСПОМИНАНИЙ
О, это небо, что шеи вокруг,
этот блуд,
Что пройдет по рукам — это
солнце привяжут к ногам…
И обратный, плацкартный,
