— Не препирайся, — отмахнулся Алешка. — Лучше храбростью запаситесь. В общем, делай, как я!
Алешка не спеша направился к мосту, взобрался на перила, приосанился и ласточкой ринулся в воду.
Вовка ойкнул от восхищения.
Следующий прыжок за мной. Я стал на краешек бревна, резко оттолкнулся и сложил руки над головой. В воду вошел удачно. Коснувшись ладошками песчаного дна, я развернулся и всплыл рядом с Алешкой.
На мосту уже стоял Вовка. Он боялся прыгать. Это было видно по его растерянному лицу и дрожащим коленям.
— Прыгай! — торопил его Алешка. — От нас уже весь вазелин отстал. Прыгай, не бойся.
— А я и не боюсь, — дрожащим голосом пропел Вовка. — Вот только дыхание сбилось. Сейчас отработаю дыхание и прыгну.
Уж слишком долго он отрабатывает дыхание. Даже ждать надоело. Не то чтобы очень надоело, но ведь так и замерзнуть можно. Пождешь-пождешь и замерзнешь.
Правда, я заметил, что было на удивление тепло. И вода вроде бы холодная, а озноб не брал. Неужели из-за вазелина? Гм, не превратились ли мы в гусей? Они ведь тоже из-за жира холода не боятся. В другое время зубы чечетку выбивали бы, а тут хоть бы что!
Вовка медлил.
— Какой же ты артист, если воды боишься? — распалялся Алешка. — Фу! Все уважение к тебе теряется! Прыгай!
— Солдатиком прыгай! — посоветовал я.
— Солдатиком — это значит прямо, прижав руки к бокам. Так прыгают все, кто по-настоящему не умеет нырять. Но и тут нужно умение. Не рассчитаешь — в дно врежешься! Не успеешь руки к бокам прижать — отобьешь до синяков!
Вовка и в дно врезался и руки отбил.
Вид у него был жалкий.
Мы вытащили его на берег и положили под кустом. Вовка хныкал. Весь он покрылся мелкими капельками воды. Глянули на себя — то же самое. Сколько было на нас вазелину, столько и осталось. Алешкин способ не помог.
Я нарвал травы и стал энергично счищать с себя мазь. На руках и груди оставались бороздки, но вазелина становилось все меньше и меньше. То же самое делал Алешка. За Вовку мы принялись вместе. Плохо он себя чувствовал после прыжка. Очень плохо. Пришлось помогать. Вовка засобирался домой.
— Знаешь что: оставим бочку пока здесь.
— Зачем? — не понял Вовка.
— Нужно, Вовка. Очень нужно!
Алешка вопросительно посмотрел на меня. Я понял его. Он хотел включить в экипаж и Вовку.
Не рано ли? Доверим тайну, а он возьмет да и выдаст. Тогда вся наша подготовка пропадет. Хотя бы из Центра были бы какие-нибудь сообщения. Но Центр молчал. Нужно было соображать самим.
— В космос хочешь? — спросил я Вовку.
— Не-е… домой хочу! — ныл он, растирая живот.
Рано. Не готов еще человек для космоса. Не созрел.
— Хорошо, — сказал Вовка. — Про космос мы потом поговорим, а бочку вот здесь спрячем, — и он закатил ее в кусты.
— Отцу скажешь, не совсем вычистил.
— Ладно, — неожиданно согласился Вовка. — Только вы меня не подведите.
— Не подведем, — авторитетно заявил Алешка. — И с режиссером познакомим. И слово замолвим. Лады?
— Пуще всего Дика береги. Без Дика труба твоим испытаниям! Да и нашим тоже!
Последние слова предназначались для меня.
Рассказ тринадцатый
МЕТЕОРИТНЫЙ ДОЖДЬ
— Не кажется ли тебе, Нина, что наш Герман окреп? — сказал папа, укладывая бритву в футляр. — Смотри, как он чудесно выглядит.
— Сплюнь через плечо! — крикнула из кухни мама.
Она, конечно, не суеверна, но в некоторые приметы
верит. Особенно в те, про которые в журналах пишут.
— Не зря мы сюда приехали! Не зря! — кивнул головой папа, любуясь моими мускулами. — А какой загар! На юге так не загорают! Красота!
Мама вышла из кухни, довольно улыбаясь. Это она придумала насчет деревни. И насчет трав разных она придумала. Но больше всего моему развитию и папиному здоровью помогал чистый воздух. Даже маминым нервам он помог.
— Вот еще килограммчика по три прибавите, тогда совсем будет хорошо! — сказала мама, жестом приглашая нас к столу.
— Сегодня рано утром с Любовью Степановной встретилась. У колодца. Расстроена до ужаса. А ведь все из-за вас, из-за детей, — укоризненного покачала головой мама.
— Что-нибудь с Вольдемаром случилось? — поинтересовался папа.
— С ним.
— Так что же он сделал? Ногу сломал? Руку? Потерялся или еще что? — расспрашивал папа, но мама не торопилась с ответом.
— Любовь Степановна в полнейшей растерянности. Вольдемар заболел. И болезнь какая-то непонятная: глаза красные, тело в волдырях и говорит не поймешь что. Даже фельдшер не знает, от чего лечить. Я посоветовала настойку из полыни. Или зверобоя.
— Мудро, — не без улыбки сказал папа. — Настойка, особенно из полыни — средство универсальное! Из зверобоя — тоже!
Шутки шутками, а дело-то невеселое. Мы договорились встретиться на речке и — на тебе!
Может, обойдется? Выпьет таблетку-другую, хлебнет настойки и полный порядок! Выздоровел же я! И Вовка выздоровеет. Только бы его раньше времени в больницу не отвезли.
Алешку пришлось долго ждать. Я уже собрался уходить, но услышал его пронзительный свист с горы. В руках он держал какие-то веревки. Через плечо перекинуты вожжи. Значит, предстоят испытания! Не зря бочку на речке оставили.
Новость о Вовкиной болезни огорчила Алешку. Он не на шутку расстроился и пожалел Вовку.
— А как же с Диком теперь? — спросил он.
— Не знаю.
Алешка сбросил с себя веревки.
— Всегда так: только дело наладится и — на тебе, неувязка. Что с ним?
— Не знаю, — пожал я плечами. — Воды он не успел наглотаться. Говорят, у него тело в волдырях.
— В волдырях, говоришь?
— Ну да. И красный.
— Яснее ясного! Знаю я такую болезнь. Сам страдал. Кожу придется сменить.
— Почему? — испуганно спросил я.
— Потому что пузырьки полопаются, и вся кожа как решето станет.
— Что же это за болезнь? — спросил я Алешку.
Тот нырнул в кусты и вскоре оттуда с грохотом выкатилась вчерашняя злополучная бочка. Алешка уселся на нее верхом и стукнул пятками в бока.
