делает вид, что это не тот Пермяков. Быть может, Александр Иванович занял у судьи денег да забыл отдать? Или бабу не поделили? Хотя какую бабу?.. Она у Струге одна.
Игорь Матвеевич Лукин знал, что Струге строг в отношениях с женщинами. Поэтому, когда до него из подвалов одной из адвокатских контор дошли слухи о том, что этот однолюб вместе с Мариным оригинальничал с проститутками в «Огнях Тернова», им овладела полная растерянность. На этот бред можно было плюнуть и растереть, если бы адвокатом, сообщившим эту новость, не был родной брат Игоря Матвеевича, Семен Матвеевич Лукин. Игорь Матвеевич знал, что, в отличие от Струге, чурающегося сторонних интимных связей, брат идеалом не выглядел. Семен Матвеевич, будучи одним из самых удачливых правозащитников Тернова, питал слабость к женскому полу, и сила этой тяги была сродни земной гравитации. Игорь Матвеевич знал, что на этот раз в сети предприимчивого родственника попала Надежда Валерьевна Санина. Лукин-старший дивился успехам младшего брата. Зная, что Санина вполне самодостаточная женщина, имеющая семью и в связи с этим определенные обязательства, он поражался тому, сколь короткий срок понадобился пятидесятилетнему адвокату, чтобы добиться своего.
Полученная от него информация дорогого стоила, поэтому председатель областного суда не задержался эту информацию проверить. Призвав на помощь Сучилова, своего администратора, Игорь Матвеевич первое время не знал, как сформулировать задачу, но потом выход нашел.
– Константин Константинович, есть у меня к вам одна просьба. Серьезная просьба, сразу предупреждаю. Ответственная. Есть у нас такой судья – Ст… Марин. Владимир Викторович Марин. Грамотный судья, вдумчивый. И сразу даже не поверишь в то, что такой человек в состоянии употребить столько спиртного, что в голову приходит мысль поиграть на ресторанном барабане бутылкой.
– На чем поиграть?
– Вот и я о том… Вы очень обязали бы меня, если бы съездили в ресторан «Огни Тернова» и аккуратно разведали, насколько мастерски Марин владеет этим музыкальным инструментом. Знаете, барабанить… Для этого самородком родиться нужно. Фамилию и должность его не нужно называть. К чему? Барабанщик один, а потом будут говорить, что у нас тут целый оркестр. Просто узнайте, что там происходило. Да, чуть не запамятовал. С Мариным еще один судья был. Ну не умеют наши в одиночку гадить. Не умеют. Так вот, мне нужно знать, чем еще прославились эти двое в том ресторане.
Сучилов съездил и вернулся.
– Знаете, – говорил он внимавшему каждому его слову Лукину, – это настолько злачное место, что каждый день там кто-нибудь на чем-нибудь да сыграет. Пьют, дерутся, девок прямо в кабинетах… их… это…
– Я понял. – Лукин дал понять, что он не настолько конченый человек, что не понимает, что можно сделать с девками в кабинетах. – О судьях что-нибудь узнали?
– Узнать конкретно не представляется возможным. Но барабан порвали – это факт. А под утро официанты сметают в кучу разнопарые туфли, зубы и щепки. – Помедлив, Сучилов виновато повторил: – Там каждый день что-нибудь происходит.
Одним словом, ничего конкретного, за исключением туфли, не установлено: Семен говорил, что Марин потерял там ботинок, а Струге потом этот ботинок забрал. Сногсшибательная доказуха, нечего сказать…
Лукин отправил Сучилова восвояси и вызвал Марина. Тот прибыл через два часа, сразу после окончания процесса, и вошел в кабинет председателя, как заговорщик.
– А Струге-то наш не промах! – совсем уж по-свойски сообщил он Лукину.
Лукин знал, что Струге не промах. Он не знал, что Марин лох.
– На самом деле? – удивился тем не менее. – А что, он ноты знает?
– Какие ноты? – не понял Марин.
– Да так, навеяло. Так где опять Антон Павлович не промазал?
Марин выложил на стол папку.
– Мне вчера Кормухин звонил. Тот самый, что дело Пермякова ведет.
– Ведут на расстрел, – поморщился Лукин, не терпящий юридического ералаша в речи. Он преподавал в университете профессиональную этику юриста и за фразы «дело закрыто», «открыто против» ставил «неуд» без разговоров и возможности реабилитироваться в ближайшие полгода. – Дела расследуют.
– Да, расследует. Так вот, он мне сообщил, что наш судья, Струге, был замечен на Северном шоссе в тот момент, когда неустановленные преступники на «Форде» расстреляли «Волгу» с заместителем областного прокурора Пащенко.
Ай да старость, ай да грусть! Игорь Матвеевич слышал об этом впервые!
– Что значит – замечен, Марин? Бежал рядом с «Волгой» и делал вид, что прогуливается?
– Нет… – слегка подсел Владимир Викторович. – Не с «Волгой».
– Ладно, не с «Волгой». Рядом с «Фордом»?
Собравшись, судья поведал председателю, что один из работников областной прокуратуры, прибывший на место стрельбы, его институтский друг. Вот он-то и рассказал о Струге.
«Очень интересно, – пронеслось в голове Лукина. – А что Антон Палыч мог делать в той машине? И откуда они вообще ехали?» Тему он запомнил.
– Марин, расскажите немного о себе, – попросил он, когда Марин закончил и стал ожидать реакции.
– С самого начала? – Владимир Викторович ерничать не хотел, это вырвалось само собой.
– Нет, как вы учились ездить на велосипеде, меня не интересует. Меня интересует, как вы проводите свой досуг.
– Я вообще-то шахматы люблю, – подумав, сообщил он. – На лыжах бегать.
– Вчера не бегали?
Марин стал подозревать, что произошло нечто внештатное.
– Вчера нет. – Им стала овладевать злоба. – Я чередую. Летом – шахматы, зимой – лыжи.
– А в межсезонье на ударных инструментах не поигрываете? – Игорь Матвеевич водрузил на нос очки и со всею внимательностью стал обозревать ту часть Марина, что находилась над столом. – В заведениях общепита?
– Ах, вон оно что… – яростно осклабился судья Центрального суда. – И вы ему поверили?!
– А почему мне ему не верить? Он человек, простите за тавтологию, проверенный.
– Я в суд на этого подлеца подам!.. Он гнусные сплетни распускает, негодяй, и вы доверяетесь ему больше, чем мне?!
Лукин покраснел.
– И вы смеете говорить это мне?.. А как, по-вашему, должно быть?! Я вам обязан верить больше, чем ему?! Вы когда что-то говорите, мозги напрягаете?!
Марин растерялся. Либо Лукина поразил приступ старческого маразма, либо ведется какая-то игра, посредством которой Лукин и Струге хотят сгноить его на корню. То председатель велит собирать на Струге компромат, то норовит вцепиться в лицо, едва о том зайдет речь.
– Но ведь это ложь, Игорь Матвеевич! Я никогда не был в «Огнях Тернова»!
– А я разве говорил именно об «Огнях Тернова»?
Марин растерялся, похлопал ресницами и побледнел.
– Ладно, идите, Марин. – Владимиру Викторовичу показалось, что Лукин произнес его фамилию с маленькой буквы. – И если сунетесь в суд со своим иском о защите чести и достоинства, которых у вас нет, это будет последний документ, который вы подпишете – «судья Марин». За этого человека я любому горло перегрызу. Вы поняли?
Марин ничего не понял, но сказал, что понял. А Лукин, оставшись в кабинете в одиночестве, задумчиво погрыз дужку очков.
Не на того ставил, не на того… Человек без капли совести он, этот Марин, дерзкий и бездумный. Если он и дальше будет двигаться в том же духе и его не остановить вовремя, то и на него, Игоря Матвеевича, чего доброго, малявку какую настрогает. Змею, одним словом, на груди председатель пригрел. Но Марин – не Струге. Этому рога с рогового отсека быстро сбить можно.
Вздохнув и покачав напоследок головой, Лукин надел очки на переносицу и вернулся к бумагам.
Предсмертным словам Зеленского можно было верить. Они подтверждались доводами
