объясню. Значит, пошел я заряжаться утренней энергией...
– Адам Васильевич, ну кто в четыре утра заряжается? – с укором проговорил Акакий. – С утра пьют только лошади!
Старичок запыхтел и гневно завращал очами:
– Я не пить пошел, как вы выражаетесь, молодой человек, а именно заряжаться! В июне в четыре утра начинается восход солнца, а на восходе наше светило обладает особенной силой. Поэтому как раз в это время надо повернуться к нему лицом, раскинуть вот так руки, блаженно закрыть глаза и постараться впитать в себя как можно больше солнечных лучей!
Адам Васильевич даже наглядно продемонстрировал, как нужно встать, то есть широко раскинул руки, прикрыл глазки и стал ждать неизвестно чего. При этом газета в его руке теперь белела, как протест против маленькой пенсии.
– Акакий Игоревич, вы б его толкнули, что ли, – прошептала Танечка. – Видать, заснул старичок.
Но тот и сам открыл глаза и снова прикрылся газетой.
– Я уже понял, – утонченно проговорил Акакий. – И завтра же, с первым лучом, сам точно так же раскорячусь... простите, рас... растопырюсь...
– Увы и увы, друг мой! – выкрикнул старичок прямо ему в рот. – Не получится! Потому как сейчас в нашем заведении завелось чудище мохнатое!
– Что, Агафья опять выскочила непричесанная? – тихонько спросил у Танечки Акакий.
Горничная недоуменно пожала плечиками.
– Это существо мужеского полу, потому как величины необыкновенной! – продолжал нагонять страху Адам Васильевич. – Я его заметил под деревом, он негодовал – топал ногами и кряхтел. И, вероятно, поджидал меня. В робких солнечных лучах я не успел разглядеть его профиль, но облик его был ужасен!
– Под каким деревом? Что у нас на пляже? – переспросил Акакий и самолично поспешил посмотреть, где негодовало мохнатое чудище.
Под деревом склонились оба незадачливых шантажиста и ковырялись пальцами в кучке металлического мусора.
– Это что? – спросил Акакий, кивая на кучку.
– Это был мой фотоаппарат, – чуть не плакал Сенька. – Блин, Федя! Я ж тебе его как человеку дал!
– Ну че я-то? – слабо отбивался тот. – Ты слышь чего, ты не реви... Скажи отцу, что потерял...
– Да я уже и так сказал! Я фотик Кольке Синему за долги отдать хотел. А где теперь я ему бабки возьму?
Со студентами Акакию было все ясно. Непонятно было другое – отчего «чудище мохнатое» просто не забрало аппарат, а стало его топтать и ломать под деревом?
– Ну что? Видели? – встретил его у дверей Адам Васильевич. – Я бы тоже посмотрел, мне тоже дико интересны природные явления. Однако ж... боязно...
– А нам, детективам, бояться не полагается по рабочему уставу, – скромно отвел глаза Акакий. – Все могут идти спать. А насчет чудища... Что ж, и с ним разберемся.
И, фальшиво напевая «Наша служба и опасна и трудна», Акакий отправился к стоянке. Надо было все же возвращаться домой.
Дверь Акакий открыл своим ключом, чтоб не тревожить Клавдию. На цыпочках прокрался в спальню, и его сдавило чувство горечи – на широкой супружеской постели в гордом одиночестве спала его жена Клавочка. И всю ее голову – от подбородка до затылка – стягивал бинт. А из-за ее сцепленных челюстей доносился сдавленный, гортанный вой.
– Господи... – испуганно пролепетал Акакий. – Опять киллерские штучки! Добрались, значит, до беззащитной женщины...
– Чего? – вскочила сонная Клавдия, заслышав посторонние всхлипы. – Опять храплю?
– Хуже, Клавочка... ты пугаешь меня...
– Ой, господи! А я подумала – надо же, уже ведь и голову к бороде привязала! – что все равно храплю. Ты где шатался целые сутки, кролик-производитель? Куда тебя опять понесло, когда у нас самое расследование развернулось? Не отворачивай бесстыжие шары, с тобой говорю! – вдруг перешла Клавдия в наступление.
Акакий сначала печально хмыкнул – если бы она со своим Жорой только знала, сколько он уже свидетелей опросил! Сколько разных ниточек нарыл! Но Клавдия не знала, а потому надвигалась на супруга с совершенно откровенным желанием – стереть мерзавца в порошок. И Акакий не на шутку испугался.
– Клавочка! – воскликнул он, завидев оголенные кулаки нежной супруги. – Клавочка, все, сознаюсь! Пришло время открыть тебе страшную тайну: я не кролик-производитель.
– Да уж, на него ты в последние лет двадцать пять не тянешь... – прошипела жена.
– Я не гонялся за юбками, не подглядывал за голыми девками и не транжирил твою заначку в старых лифчиках!
Заслышав про заначку, которую она так ловко схоронила в старом нательном белье, Клавдия хотела было раскрыть рот пошире, однако мешала повязка. Срывая на ходу бинт, она кинулась к ящику комода.
– Ах ты... пес блохастый... сороконожка... Ишь куда пробрался – в лифчики, где у меня самое сокровенное! Вот вражина! Что ты лыбишься, гнусный хорек? Ты...
И все же Акакий смотрел на жену с упоением – это ж надо так ругаться. Какой богатый словарный запас!
