– Ты знаешь, оказывается, Толик сегодня принес картину…
– Ага, принес! – тут же заявился Толик и уселся напротив Фомы, схватив ложку. – Варь, ты налила бы мне чего пожирнее.
Варя пожала плечами и неохотно двинулась к плите, она не любила, когда в их с Фомкой разговоры кто-то вклинивался.
– А ты опять за стол? – удивилась Аллочка, которая ни на минуту не оставляла жениха одного. – Ты же вместе с Варей ел, вместе с Гутей уселся, со мной перекусил, а теперь с Фомкой вот. Знаешь, я думаю, когда мы поженимся, я тебя непременно устрою на судно моряком дальнего плавания. Очень хорошая профессия – уехал, и полгода ни варить, ни стирать не надо, а иначе я тебя просто не прокормлю.
Толик дернул кадыком и испуганно отложил ложку в сторону.
– Я так, посидеть хотел, по-мужски побалакать. Парень же не знает, в честь чего я ремонт-то начал. Кстати, Фома, – строго поднял кривой палец Толик, – мне не понравилась твоя реакция на мой поступок. Не понравилась. Ведь ты, по сути, должен меня слезами умывать от благодарности, а ты – точно цепной Полкан! Я вот…
– Фома, ты ешь, не отвлекайся, – перебила Варя назойливого жениха, показывая, что пора бы вспомнить и о скромности. – А вы, Толик, дайте человеку поесть.
– Так я ж и даю. Или ему мало? Аллочка! Быстро подложи племяннику поесть! – рыкнул он на невесту и снова придвинулся ближе к Фоме. – Так ты слушай, хорош ложкой шлепать, я, значит, решил притащить Аллочке картину. Хорошая такая картина, Омар Хайям написал, называется «Старик и горе», ну и…
Фома наморщил лоб, он никак не мог вспомнить, что за картина у Омара Хайяма. Да и в названии слышалось что-то знакомое, только…
– Может, «Старик и море»? – решил уточнить он.
– Ты совсем, что ли?! – возмутился Толик. – Картины не видел, а еще рассуждает! Где там море?! Я море не умею рисовать, только старика.
– Так это ты, что ли, нарисовал? Сам? – удивился Фома.
– Не, ну интересный какой! А кто мне будет рисовать?! Я сначала зашел в магазин, купить хотел, а там знаешь какие цены! И, главное, ничего особенного – две птички распотрошенные лежат, рядом повариха улыбается, хочет их, значит, в духовку сунуть – цена из пяти цифр, или тоже, дерево одно торчит, только травка кругом – и пожалуйста – шестизначная цена! А художник даже поленился еще пару-тройку деревьев набросать. Нет, я решил, что сам постараюсь, авось не хуже получится, и мне не в убыток, и вам приятно.
– А чего это тебе приспичило картины раздаривать? Новый год еще не наступил, дня рождения вроде ни у кого не наблюдается? С чего такие дары? – хмыкнул Фома.
– Так с чего… Новый год, конечно, не наступил, но если вам мои рисунки по душе придутся, так представляешь, сколько можно на подарках сэкономить! Нет, рисовать картинки – дело не пустое. Тем более что я таких-то за вечер знаешь сколько нарисовать могу!
Понятное дело, Толик вовсе не собирался разбогатеть на собственной живописи. Просто в свете сегодняшней нахлобучки от своего шефа он должен был найти тайник. Толик достаточно насмотрелся детективов и был на сто процентов уверен, что тайники непременно устраиваются в стенах. Следовательно, надо было всю кладку в квартире Неверовых простучать. А как тут простучишь, если невестушка ни на шаг от себя не отпускает? Вот он и додумался – притащить картину и под видом того, что ее надо прибить, можно молоточком аккуратненько простучать стены. Если бы еще Худоногов не только орал, но и давал деньги на операцию! Но денег не было, и пришлось самолично, выклянчив краски у соседского мальчишки, нарисовать хоть что-то. Вот и получилось нечто похожее на грустного старика, поэтому и название родилось сразу – «Старик и горе».
Толик обстучал почти все стены, во всех комнатах, и ему послышалось, что в спальне молодых стена отозвалась иным звуком. Он стукнул побойчее, и пожалуйста, вывалился кусок штукатурки, а под ней оказалась обычная бетонная стена. Боясь, что его тотчас же выставят за недостойное поведение, Толик мигом развернул ремонт. Кстати, деньги на краску, обои и прочую мелочь великодушно выделила Аллочка. Теперь под прикрытием ремонта можно было спокойно простучать не только стены, но и пол. А в квартире наверняка что-то есть. Недаром же этот Фома так взбеленился.
Фома не мог сдержать свое любопытство, хотелось поскорее взглянуть на полотно Толика.
– А почему это, интересно, ты, пардон, свою картину к нам в комнату приволок? – снова начал накаляться он, увидев, во что превратилась их уютная спаленка.
– Так а кому ж? – искренне удивился Толик. – Аллочке я напишу другое полотно – «Стрелы Амура» будет называться, матери вашей, Гуте, «Старуха и зверьки» подойдет.
– Это он «Старуху Изергиль» имеет в виду, – хрюкнула в плечо мужа Варька.
– Ну а чего! А вам вот «Старик и горе»…
– Это больше напоминает полотно «Дедушка с персиками», – снова не удержалась Варька. – Очень колоритное произведение.
Действительно, полотно впечатляло. Вообще это было, строго говоря, не полотно, а кусок ватмана. На грязно-зеленом фоне просматривалась попытка изобразить человека – чуть раскосые глаза, крутой спиралькой волосы, длинный, похожий на банан нос и кривая улыбка. Вероятно, по замыслу художника, человек должен был радоваться жизни, но уголки губ старика уехали куда-то за линию подбородка, поэтому выражение лица было несколько плаксивым. Прямо от шеи начинались руки, которые заканчивались здоровенными кулаками, что и натолкнуло Варьку на мысль о персиках.
– Интересно, а где это наша мама? – вдруг вспомнил Фома. – Отчего это она не получает эстетического удовольствия?
А маме было не до удовольствий, Гутиэра не могла смириться с разрушениями, которые учинил Толик, и теперь, не прерываясь ни на минуту, клеила обои в своей комнате, где их сорвала Аллочка, стремясь помочь кавалеру.
– Гутиэра Власовна, а вы почему не хотите картиной любоваться? – хмыкнул Фома.
