– Вон, видите, дом? Там в торце новую какую-то фирму открыли, сейчас ведь их пруд пруди! Вот она туда и устроилась. Теперь всем бабкам на лавочке хвастается – я, дескать, секьюритей работаю! И деньги хорошие, и от дома недалеко. Тоже мне фирма! На входе – бабка-секьюрити! Каждый день там и толчется.
Фома быстро посмотрел на часы. И к парню ехать надо, и с соседушкой бы поговорить не мешало.
– Фом, а давай, ты поедешь сейчас с этим господином к Леше, а я сама к соседке схожу, – предложила Варька. – Как ее звать?
– Кого? Альку-то? Так Альбина Лукинична, – охотно пояснил Поганкин.
– Поедем! – решительно поднялся Фома.
Варька не стала дожидаться, пока мужчины соберутся, а устремилась прямо туда, куда тыкал пальцем Поганкин.
В торце дома действительно находилось какое-то заведение. «ЗАО «Лещина», прочитала Варя и толкнула тяжелую дверь.
– Вам кого? – двинулась на нее серьезная тетушка в черном форменном халате.
Преклонного возраста, волосы уложены в аккуратный пучок, глаза обведены карандашом, а губы горят брусничным цветом. Было видно, что на работу она ходит, точно на демонстрацию.
– Здравствуйте, мне бы Альбину Лукиничну, – негромко проговорила Варя.
– Ну! Я это, чего тебе?
– Это вы сегодня ночью вызвали «Скорую» для вашего соседа Поганкина Алексея?
Женщина нахмурилась, оглянулась по сторонам и уже потеплевшим голосом спросила:
– А чего, Паганини-то шибко плох?
– Пока не знаю, сейчас к нему поехал отец, врач должен сказать, насколько все серьезно. Но ясно одно, если бы не вы, парню бы пришлось совсем туго.
– Совсем туго! Да он бы помер! Я уж и так-то не знаю, довезли ли парнишку живым… А этот алкаш все пьет! С каждым днем все тяжелее. Скоро уж совсем соображать перестанет. Ах ты, горюшко, Лешке- то.
– Вы когда заметили, что с ним беда стряслась?
Женщина уселась на стульчик, потом оглянулась еще раз – второго стула не наблюдалось, а одной сидеть было неудобно, она снова поднялась и принялась подробно, с интервалами, будто диктант в школе диктует, рассказывать:
– Собачку я дома держу. Маленькую такую, Дунькой звать. Дуньке-то гулять надо, а мне когда с ней воландаться? Вот я ее частенько и одну отпускаю. Вот и вчера тоже – утром-то я как следует выгуляла ее, а уж вечером никаких сил не осталось – так выпустила. Ну и вот. Сижу, значит, спать не ложусь, Дуньку свою жду. Она, когда домой-то является, всегда тявкает у подъезда, а я на втором-то этаже хорошо ее слышу. А тут жду-жду, не тявкает. Я уж и в окошко поглядывать стала. Вдруг слышу – какие-то грубые голоса, вроде как мужики промеж собой переговариваются. У нас жарко топят-то, мы на кухне на зиму вторые рамы почитай уж лет пять не вставляем, так что слышно хорошо. Я потихоньку к окошку прилипла, думаю – кого это к нашему подъезду принесло? У нас постоянно Лида с четвертого этажа в Китай за шмотками мотается, может, думаю, ее квартиру выглядывают. А тут, слышу, голос знакомый забубнил – Леха, видать, пришел. Потом какой-то шум, Лешка-то вроде вскрикнул, гитара потом еще бренькала, топот и тишина. Я, правду скажу, перепугалась, может, и не вышла бы, а тут, минут через двадцать, Дуня моя тявкать начала. Ну, я так подумала, если на нее никто не прикрикнул, значит, и нет там никого, тут уж бойся не бойся, а животину домой запускать надо. Пошла открывать. А на первом-то этаже, ну знаете, сразу на порожке, Леха и лежит. Голова вся в кровище, шапка отлетела аж на верхние ступеньки, и гитары нет. Я давай к Поганкину-то стучать, дескать, иди, помогай, сына убили, а он лыка не вяжет. Пришлось самой «Скорую» вызвать, те быстро приехали, ничего не скажу. Целых трое приехало. Чего-то ощупывали Леху-то, лекарствами воняли, а потом забрали, я подумала, раз забрали, значит, не до смерти зашибли-то. А так по нему и не скажешь, Леха чисто труп лежал. Я еще догадалась спросить, куда позвонить можно, а уж утром-то сама и позвонила, не дело это – парнишку так-то бросать. Я уж и сама хотела съездить, чего ж делать, если отцу-то на хрен ничего не надо. Вот ведь все водка, пропади она… А Дунька-то моя, выходит, парнишке жизнь спасла. Я ей дома за это целый пластик колбасы отрезала, настоящей, не соевой.
– Понятно… А голоса мужские… вы никого по ним не узнали? – безнадежно спросила Варя.
Женщина замахала руками:
– И-и-и, да где ж я узнаю! Их вон сколько, мужиков-то, и у всех голоса разные, не узнала я. Только одно скажу, в нашем подъезде такие не живут, точно тебе говорю.
– И никаких друзей Леши вы не знаете?
– Да ты что! Сколь Лешке лет, и сколь мне! С чегой-то он меня со своими дружками знакомить будет? Нет, не знаю я, кто парнишку пришиб. Главное, что Лешка-то сам был безобидный, мухи не пришибет. А вот поди ж ты…
Варя поблагодарила Альбину Лукиничну и рассеянно потопталась возле выхода.
Ну и что она узнала? Что мужики разговаривали? И что? Нет, надо сходить снова к Елизавете Николаевне в ее квартиру. Уж больно странные вещи творятся в компании Ирины Серовой.
Варька уже совсем было собралась топать в знакомый дом, как в голову пришла умная мысль – а зачем, собственно, к Елизавете? Похоже, что товарищи, посещающие эти комнаты, ни о ком и ни о чем не заботятся. Они и про Ирину Серову-то с трудом кое-что сказать могли, а уж несчастного Паганини и вовсе не вспомнят. Надо идти к его соседке. Как ее, Тамара? Девчонка говорила, что та живет на одной лестничной площадке с Лешей. Только к ней.
Однако минут пять она безуспешно звонила в квартиру номер два, стучала и даже разок пнула ногой дверь, но никто ей так и не открыл.
– Ничего, я упертая, вечером с Фомой придем, – решила Варька.
