приказано было охранять тебя ценой своей жизни?'.
Керо могла ответить себе на этот вопрос. Любому другому человеку пришлось бы тащить это из нее клещами, впрочем, один и сам бы все понял, без лишних вопросов, без допытываний. Один бы понял, другая могла ответить себе, а больше никого это не касалось, и касаться не могло.
Тщеславие. Девица Къела так не хотела чувствовать себя маленькой девочкой, за которой постоянно присматривают! Хватало и Марты, которая, кажется, решила заменить ей мать. У баронессы Брулен был лишь один ребенок, непутевый сын, а обе дочери умерли еще во младенчестве. Баронессе хотелось дочку, вот она и принялась нянчить Керо. Этого хватало с головой, чтобы чувствовать себя связанной по рукам и ногам. Пусть карамельно-сладкими веревками заботы, но — связанной. Еще двоих опекунов она вытерпеть не могла.
'Не могла вытерпеть опекунов — вытерпишь ложное обвинение, и хорошо, если не Элибо в твоей постели… — ядовито прошептал внутренний голос.'
Теперь некому было даже сообщить герцогу Гоэллону: некому, и повода не было. Его величество король Ивеллион II сделал девицу Къела совершеннолетней, то есть, дал право выходить замуж до семнадцатилетия, отвечать перед судом за свои деяния и получать некоторый доход с родных земель, но, поскольку у каждой благородной девицы, если она не замужем, должен быть опекун, им стала Марта. Вдовы Старших Родов могли становиться опекуншами других вдов и незамужних девиц. Теперь же право опеки над ней перешло к господину барону Брулену.
Уж он-то этим правом воспользуется…
Руи, конечно, никто не сообщит. Зачем же рисковать? Госпожа баронесса убита, есть убийца — Олина, есть Керо Къела, которых он же прислал в замок Бру. Керо Къела приказала служанке Олине убить баронессу Марту Брулен. Чушь, полная и законченная чушь, и как только герцог Гоэллон об этом узнает, он вмешается — и все встанет на свои места. Значит, те, кому нужно сделать из Керо и Олины убийц, приложат все усилия, чтобы герцог Гоэллон ничего не узнал, или узнал об этом вместе со всей столицей.
Керо Къела приказала своей служанке убить баронессу Брулен, Керо Къела и служанка казнены после справедливого суда. Великолепная картина, просто великолепная, и представить ее совсем не сложно. После того, как вся семья Керо, кроме нее самой и брата Алви оказалась на плахе, подобные картины девица Къела представляла с тошнотворной легкостью: палач, эшафот, тонкая белая рубашка, едва прикрывающая колени, семь ступеней вверх; потом голова ложится на колоду. Щекой на старое, пропитанное кровью дерево. Или на свежее, еще пахнущее смолой дерево. Свист топора, удар, смерть. Очень просто, очень легко это случается с некоторыми людьми в Собране…
Если герцог Гоэллон узнает, то — что он сделает?
Примчится в Брулен? Отправит отряд, который штурмом возьмет замок и освободит Керо (это если верить в то, что ей дадут прожить целую девятину)? Или пожмет плечами и скажет, что дурная девица сама выбрала свою судьбу?
Герцог Гоэллон, Паук, Руи, не любивший, когда его называют полным именем, а Керо оно казалось красивым и звучным. Короткий резкий вдох и долгий мягкий выдох: Руи-Энно… Непостижимый, невозможный человек. Никогда не знаешь, как он поступит в следующий момент. 'Наилучшим образом в этой ситуации…' — мог бы ответить он, сумей Керо дотянуться до него мыслью и спросить: 'Как вы поступите, герцог?'. Ответить и рассмеяться, а потом сделать что-нибудь странное и удивительное.
Прошлой осенью он отбил Керо у дальних родственников, которым пришла в голову дурацкая мысль вывезти девушку в Тамер. Она не хотела, она кричала и плакала, обещала сбежать, убить себя, отказаться от пищи: казалось, что страшнее Тамера нет ничего на свете. Рабы, которые чудом выживали при бегстве через перевалы, рассказывали о тайных гаремах дворян, о том, что они с удовольствием покупают молоденьких девиц — словно скотину, словно охотничьих собак. Раздевают, ощупывают, осматривают зубы. Выбирают, купить ту или эту…
Владетель Вааринен убеждал Керо, что все будет иначе: ее примут с почетом, пригласят ко двору кесаря, помогут найти брата или хотя бы дадут достойного опекуна, а потом и мужа. Палач, топор и эшафот прельщали девицу Къела куда больше: по крайней мере, там все кончится быстро. Даже если палач промахнется с первым ударом, так со второго добьет; а вот жить в проклятом Тамере, с каким-нибудь тамерским мужем… или в гареме этого самого тамерского мужа… упаси Мать Оамна.
От герцога Гоэллона, вздумай он петь девушке те же песни, она сбежала бы в первую ночь. Нашла бы способ. Но он пообещал совсем иное: возможность самой выбирать, как и где жить. Обучение и почетную должность предсказательницы, идеально подходящую для женщины, которая очень хочет ни от кого не зависеть. Уважение и даже некоторый почтительный страх. Свободу поступать по своему выбору. Герцог пообещал — и исполнил все, что обещал.
Никаких женихов, если не вспоминать дурацкий розыгрыш с участием господина Кертора. Никаких опекунов, монастырей, дальних владений и необходимости притворяться крестьянкой, пока король не забудет про последнюю уцелевшую из рода Къела. Никакого Тамера…
Книги, уроки, разговоры — настоящие, которые дома она могла вести лишь со священником, единственным, кто не считал Керо дурочкой, прогневившей во младенчестве Мать Оамну и за это лишенной разума, — лошади, наставничество Кадоля, смешные, но милые юноши Альдинг и Бориан, наивный Саннио, которого герцог Гоэллон разыграл так, что девица Къела даже позавидовала. Все это — и еще чуть больше.
— Зачем вы распустили волосы, Керо? Они к утру спутаются.
Наверное, ей следовало краснеть и смущаться, но ни малейшего желания не возникало. Волосы? Зачем? Чтобы было красиво. Дома ее считали дурнушкой — высокая, тощая, как палка, плоская, как доска, лицо с кулачок, — а вот волосам сестры завидовали. Хильда даже один раз нарочно так подала Керо свечу, что едва не спалила полголовы. Грешно так вспоминать покойную, но более завистливой и пакостной девчонки, чем сестрица Хильда, на свет не рождалось от Сотворения, и больше не родится!
Гребень скользил по ее волосам ото лба к затылку, и по спине бежали приятные мурашки. Герцог не торопился. Он умел делать то, что делал; говорили, что у него есть любовница, первая красавица Собраны. Керо краем глаза видела ее брата. Если сестра хотя бы наполовину обладает красотой брата, то так дело и обстоит: ей нет равных, нет и быть не может. И наверняка у нее длинные волосы, чистое золото, а не пыль и пепел…
— Пейте вино, Керо.
— Необычный вкус…
— Вы меня огорчаете. Что это за травы?
— Зверобой, жизнекорень, имбирь, базилик, фенхель и мускатный орех… Я на уроке?
— Да, Керо. Вы на уроке…
И — тепло, стекающее с рук, которые уже закончили заплетать ее косы. И — кончики пальцев, едва- едва скользящие от подбородка к мочке уха. Медленно. Очень медленно. Так, как объяснял самое сложное, позволяя обдумать каждое слово…
И — безумный, неожиданный, лишний вопрос утром третьего, последнего дня:
— Керо, вы точно не желаете стать герцогиней Гоэллон? Наследников вам рожать не придется, обещаю.
— Нет! — Девушка ответила раньше, чем успела обдумать вопрос.
Он не спросил, почему…
— Не вспоминать! — вслух приказала себе Керо и с вывертом ущипнула кожу на тыльной стороне руки.
Нужно было думать о другом. Как сбежать, если отсюда вообще можно сбежать. Куда сбежать, если это все-таки удастся. Как передать известие в Собру…
…в которой нет никакого герцога Гоэллона, потому что он уже целую девятину воюет на севере с ее безмозглым и невесть зачем выжившим братом и его ненаглядными тамерцами!
В скудно обставленной комнате пахло пылью, а из щели между ставнями — морем, свежей соленой водой. Керо испугалась, когда впервые взглянула на море: она в жизни не видела столько воды. Как в тысяче озер, сказала она тогда, — а Марта рассмеялась и ответила, что в одном Четверном море воды — как в тысячу раз по тысяче озер, а всю воду на свете вообще никто сосчитать не сможет. Теперь девушке
