— Довезешь до частного сектора? — попросил его Рудик, бросив пистолет и заставив его качаться на резиновой кишке.
— Садись. — Шофер неохотно открыл дверцу своей «копейки».
Он не любил подвозить незнакомых людей до частного сектора. И до общественного тоже не любил. Он не знал Белецкого как профессионала, потому что в Крещение сидел в ледяной проруби единственного в городе пресного источника и никогда не болел. Внук же, наоборот, когда его насильно загоняли в зимнюю воду, чихал и кашлял.
Машина взревела, как самолет, и со скоростью насекомого полетела, оступаясь, в частный сектор.
— Чем занимаешься? — поинтересовался шофер, чтобы скрасить недлинный путь.
— Людей разрезаю, — ответил хирург и тем самым прервал дальнейшие вопросы.
Дорога прошла в молчании. У Лидкиного дома испуганный шофер сам открыл ему дверь и даже не попросил положенного ему полтинника.
Ветер здесь дул тише. Белецкий обратил внимание, что шавочка Дериглазовой, трусливая и субтильная, стоит у своей конуры и истошно лает, не решаясь в нее вползти. Рудольф Валентинович не осмыслил сего явления в голове, не произвел синтеза внешне разорванных друг с другом событий и, взойдя на крыльцо, постучал в дверь дома.
— Кто там? — тревожно спросил из-за закрытой двери сын Лидки.
— Это дядя Рудик. А мама дома?
— Мамы теперь нету, — сказал маленький Леша, по-прежнему не открывая двери.
— Где ж она?
— А у тебя конфета есть? — осведомился малыш. — С косточкой…
Голос его задрожал от слабой надежды.
Белецкий задумался, но потом понял, что мальчик имеет в виду. Полез в карман пиджака и вынул из него конфету «Рафаэлло» в полупрозрачной обертке, которые часто таскал с собой, потому что ему их дарили. Лешка приоткрыл дверь, наблюдая за действиями гостя. Жадно содрал обертку и запихнул деликатес в рот, закашлявшись и словно боясь, что конфету у него отнимут.
— Она в конуре, — сказал он, раскусывая орех.
— Не понял.
— Моя мама теперь в конуре живет, — объяснил мальчик.
Рудольф Валентинович пожал плечами, потому что был ко всему готов. Спустился с крыльца и, осторожно подойдя к будке, постучал по крыше кулаком. Собака, стоявшая рядом, перестала лаять и тоскливо посмотрела в глаза хирурга.
— Оставьте меня, ради бога, в покое! — раздался из конуры истеричный голос не слишком дорогого человека.
— Это ты, что ли, Лид?.. — пробормотал Рудольф как можно более удивленно.
Наклонился и заглянул в круглое отверстие. Там в темноте он заметил скрюченную фигуру, которая лежала на боку, поджав острые колени.
— И как тебе здесь… не дует? — нашел он с трудом подходящие слова.
Рудольф Валентинович имел в виду, конечно же, погоду, которая с каждым часом наливалась гневом и грозилась жахнуть кулаком по столу.
— Шел бы ты отсюда, — сказала ему душевно Лидка. — Ни видеть, ни слышать тебя не могу.
— И я себя тоже, — согласился с нею Рудольф.
Он сел на землю и прислонил спину к деревянной будке. Шавочка подлезла к нему и начала униженно лизать правую руку.
— По-моему, мы раскисли, — пробормотал Белецкий задумчиво. — Ты не находишь?
— Это ты раскис. А я раскисать не собираюсь, — злобно сказала ему Лидка.
— Тогда отчего ты сидишь здесь? — не понял он. — Буря поднимается, доллар опускается, экономика стабилизируется, кризис углубляется, и все пьют чай по своим домам. Одни мы с тобой на улице, как собаки… Почему?
Лидка на это только громко засопела и ничего ответить не смогла.
— А я тебе скажу почему, — упрямо продолжил Рудик. — Потому что с этим поганым экзекутором, царствие ему небесное, нам жилось легче. Нам было с кем бороться и кому противостоять. Это нас держало в седле, мы скакали по прериям, помогали набожным колонистам, дружили с шерифом и гнали индейцев- язычников за границы каньона, разве не так?..
— Он был таким же засранцем-аристократом, как и ты, — раздалось из будки. — Даже хуже.
— Возможно, — согласился Рудик. — Но я тебе признаюсь… Без него стало скучно… Мне его не жалко, — одернул он сам себя. — Жалость унижает свободного человека. Я просто слегка заскучал.
— Так развеселись, — выдохнула она. — Езжай на городскую свалку. Собери его по кускам и похорони как человека…
— А что это даст? — возразил хирург. — У тебя есть какой-нибудь знакомый Христос?.. У меня тоже. Мертвого не воскресить. Но я бы взбодрился, — добавил он после паузы. — Я бы многое отдал за то, чтоб он снова был с нами…
— Уйди отсюда, черт поганый! — заорала Лидка истошно. — Пошел вон!
— Все. Ухожу. Успокойся… Уже ушел. — Он встал с земли. Отряхнул шорты.
Снова поднялся на крыльцо дома и постучал в запертую дверь.
— Ты где? — Он имел в виду маленького Лешу.
— Здесь я, — откликнулся мальчик, не открывая.
— Еще конфету хочешь? — предложил ему Рудик. — С косточкой.
— Не-а…
— Ну и ладно. Мне больше останется.
Пошел через двор к калитке. Но, проходя мимо конуры, не удержался и пнул ее ногой. Из нее послышалось сдавленное рычание Лидии Павловны.
…А ночью над озером вышла мутная Луна. Дул сильный ветер, и подвешенная в небе планета была слепой. Люди от ее света чувствовали себя привидениями, не находящими места и не способными совершить осмысленный поступок.
Дверь Лидкиного дома заскрипела, открывшись. И маленький Леша, выйдя во двор, тихонько подошел к собачьей конуре:
— Мама! Ты спишь, что ли?
— Чего тебе? — спросила Лидка недовольно.
— Мой папа пришел, — сообщил ей сын.
— Какой еще папа? У тебя нет папы!
— Он в доме сидит. За столом.
— Чего ты придумываешь? — сказала она недовольно. — Это семейный стол, и отцу там не место.
— А все-таки он сидит, — настойчиво повторил Леша.
Мать выглянула наружу. Была она растрепанной, с соломой в волосах и с мешками под глазами. В целом она выглядела прекрасно.
— Он блондин или брюнет? — заинтересованно спросила Лидия Павловна, потому что Лешкиного отца в точности не знала.
— Он — бледный, — пояснил малыш.
Лидка с трудом вылезла из конуры. Отряхнулась. Расправила смятую юбку и подобрала заколкой свалявшиеся волосы.
Сын взял маму за руку и нежно повел в дом.
За пустым деревянным столом сидел мертвый экзекутор. Чувствовалось, что он был перепилен в нескольких местах, потому что на костюмчике его зияли поперечные дыры, наскоро заделанные грубыми нитками. Усики были прилизаны, но на голове торчал хохолок, доказывающий, что бриолина на макушку как раз и не хватило. Но все-таки он был циничен. Циничен и красив, пусть и не совсем целый. Он затягивался
