раскрыл глаза, и его взору предстала страшная картина: в кустах, забрызганных кровью, лежал с перерезанным горлом, жадно хватая воздух ртом, Стропила. Из раны фонтаном била алая кровь.
Он что-то пытался сказать Урагану, показывая пальцем на Кабана, который с ножом в руках угрюмо сидел на пеньке.
Через несколько секунд, так и не сказав ни слова, он безвольно запрокинул голову. Ураган подбежал к нему, пытаясь перевязать рану, но Стропила приказал долго жить.
— Ты что наделал?! — с ужасом и гневом закричал Ураган. — Тварь! За что убил пацана?!
Он медленно подходил с налитыми кровью глазами к Кабану с одним желанием задушить его или растерзать.
Кабан поднялся и отошел в сторону, выставив вперед нож с засохшей кровью.
— Хочешь, чтобы я тебя тоже завалил? — хладнокровно и спокойно проговорил Олег.
Только тут Виктор понял, что он безоружен. Он машинально сунул руку в карман, где лежал его нож, но его там не оказалось. Положение было безвыходное.
Но в планы Кабана, видимо, не входило убивать Урагана. Он был ему нужен, иначе он его сразу бы замочил. Виктор это понял и в бессильной ярости выдавил из себя:
— За что ты его, сволочь?
— Он оскорбил меня. И получил свое. Успокойся. А если будешь меня оскорблять, я тебя тоже пришью. Последний раз предупреждаю. Ты же был в крытке и знаешь, что такое борьба за выживание. Он меня действительно оскорбил, ты же спал и ничего не слышал!
Виктор знал, что Кабан врет. Он сразу оценил обстановку и определил, что никаких следов борьбы не было: трава и кусты примяты не были. Кабану пришла мысль убить Стропилу, потому что давно уже кончилась еда, и он спонтанно решил использовать Толика в качестве коровки, хотя это первоначально и не входило в его планы. Точно так же это чудовище может поступить и с Осининым. И окончательно удостоверившись в своих предположениях, сделав вид, будто готов примириться с ним, спросил обреченным тоном:
— А что теперь будем делать, Олежка?
— Как что? Не пропадать же добру. Раз так получилось, надо вырезать мясо, пока он еще не закоченел.
Ураган медленно подошел к кустам, где спал, и увидел выкидной финский нож, выпавший ночью из его брюк. Он незаметно поднял его и нажал на кнопку. Лезвие ножа молниеносно выпрыгнуло с левой стороны ложа и приобрело Угрожающий вид остро отточенного стилета.
— Ну что, Кабанюга, завалить тебя, мразь, Каннибальское отродье?! А?
Кабан молча отступил. Он чувствовал себя После ночного бдения утомленным и ослабленным. Ему не выгодно было сейчас вступать в схватку с Ураганом, потому что он чувствовал, что Осинин зарежет его, да и убивать он мог только исподтишка.
— Не надо, Ураган, не надо. У меня просто с языка так сорвалось. Я просто это сказал от отчаяния.
«Зачем мне лишний труп? — отрезвев немного, подумал Осинин. — Иначе, если заловят, могут два трупа на меня повесить. А это вышка. Попробуй тогда докажи, что ты не сизый».
Виктор с презрением посмотрел на Кабана и плюнул в его сторону.
— Скотина! Лю-до-ед! У нас разные дороги. — Резко повернувшись, Осинин зашагал куда глаза глядят.
Через несколько дней он обнаружил, к своему ужасу, зарубки на деревьях, которые делал неделю назад.
Силы почти оставили его, но Виктор все продолжал идти. Он решил добровольно вернуться в зону. Продолжать побег было бессмысленно.
Вдруг он услышал лай овчарок и топот автоматчиков.
«Погоня!» — пронеслось в его голове.
И тут он увидел огромную овчарку, мчавшуюся прямо на него. В это же время из-за деревьев буквально в трех шагах от него выскочил прапорщик и, в упор направив на него автомат, нажал на курок. Но выстрела не последовало, раздался лишь сухой щелчок.
— Я сам иду в зону, — закричал Осинин, желая упредить вторичную попытку выстрела.
В это время набежавший пес сильными лапами толкнул его в грудь и попытался вонзиться своими острыми клыками в горло.
— Назад, Беркут, назад! — закричал прапорщик. — На, — кинул он поднявшемуся на ноги Виктору пулю. — Береги, как реликвию. Кабанов оказался менее удачливым, а ты просто счастливчик.
Глава пятьдесят девятая
В просторной бендежке[145], срубленной из бревен, находились Юрка Татарин, Андрей Площадка, Дед и еще несколько козырных зэков.
Взоры собравшихся обратились к вошедшему Узбеку с немым удивлением, смешанным с гневом. С их уст готовы были сорваться слова, далеко не приятные для слуха, но Дед поспешил успокоить их:
— Все ничтяк, это мой земеля. Знакомьтесь. Колоться будешь? — спросил Бориса Ростовский.
— Чем?
— Чем Бог послал. Морфушей, конечно, не балуемся, а вот «сонниками» пока есть возможность.
Узбек решил завязать с наркотой, но показать себя белой вороной среди блатяков не решился.
— В принципе можно, — ответствовал он сдержанно.
Несколько таблеток барбамила растерли в порошок, затем его растворили в стаканчике, процедили сквозь ватку и набрали шприц.
— Давай свою грабку[146], — произнес Дед, обращаясь к Узбеку.
Тот обнажил руку, задрав рукав куртки до плеча.
— О! У тебя еще вены в порядке. Никогда не кололся? — определил Юрка Татарин и похлопал вначале по его руке, а затем всадил в нее иглу с раствором барбамила.
— Да нет, изредка шпиговался, — ответил Борис, блаженно прикрывая глаза. Но прихода[147], как при морфине, он не почувствовал, хотя таска[148] впоследствии наступила.
Он не хотел ударить лицом в грязь перед козырными, и поэтому вел себя как заправский наркоман.
— А срок за что вмазали?
— 146-я и 102-15.
— Разбойничек, значит? — засмеялся Площадка. — А замочить кого хотел?
— Да шоферюгу одного. Из тачки вытряхнули.
— Пошпилить не желаешь случайно? — простецки поинтересовался Андрей Площадка, виртуозно тасуя колоду самодельных заточенных карт. Наметанным глазом он разделил колоду на две части, потом одну ее половину всаживал в другую, чуть-чуть пригибал и сгинал края. Карты шуршали, издавая звук хлопающих крыльев птиц.
Получалось эффектно и красиво. Сам процесс тасования и запускания карт «одна в одну» преследовал не зрелищность, а цель — сдать партнеру благодаря изощренным манипуляциям худшие и известные только раздающему карты.
Узбек знал об этом, но, желая снискать расположение лагерной элиты, решил пожертвовать полтинником, который он предусмотрительно зашил в брюки.
— Играем «счас на счас»? — поинтересовался он.
— Как хочешь. Можно «на потом», на ящик'[149] или бандерольку.
— Нет, я всегда играю «счас на счас», — твердо заявил Узбек.
В глазах блатных промелькнуло нечто вроде уважения к Борису.
Как правило, играющие «на потом» в силу тех или иных обстоятельств не всегда могли вовремя уплатить долг, и их могли причислить к разряду фуфлыжников.
Обычно молодые ребята, вновь прибывшие с этапа, желая немедленно завоевать авторитет, с отчаяния
