– Тружусь, как сталь, и защищаюсь, – почти механически ответил Маков.
И оба, не сговариваясь, одновременно опустились в кресла.
– Лев Саввич, – сказал Достоевский, нахмурившись и доставая из кармана сложенный листок бумаги. – Вы, конечно же, знаете о покушении на Дрентельна.
Маков молча кивнул.
– И, может быть, думаете, что знаете больше меня…
– Вероятно, – пожал плечами Маков, насторожившись.
– В таком случае прошу уделить мне еще несколько минут. Вот, прочтите, пожалуйста, это. Записано со слов террориста, который и совершил покушение.
И Фёдор Михайлович протянул Макову бумагу.
– Вами записано? – спросил Маков.
– Да. Террорист приходил ко мне… на днях. Мне показалось – в искреннем раскаянии. Рассказ записан с его согласия.
Лев Саввич взял бумагу, начал читать. Брови его поползли вверх. Он бросил взгляд на Достоевского, который молча закуривал вторую папироску. Снова стал читать. И снова бросил взгляд на Достоевского…
Дочитав и сложив бумагу, Лев Саввич передал её Фёдору Михайловичу. Кашлянул и сказал:
– Вы знаете, что револьвер этого господина был заряжен холостыми зарядами?
– Догадываюсь.
– Вот как?
– Да, – Достоевский закашлялся, выпил воды из стакана, предложенного Маковым. Поднял на министра больные, усталые глаза.
– Да, – повторил он. – Скажу даже более: этот револьвер теперь у меня.
Маков неожиданно прихлопнул ладонями о подлокотники кресла, поднялся, прошёлся по кабинету.
– Моего ближайшего сотрудника Филиппова убили, когда он, по моему заданию, разыскивал карету Дрентельна. Мы хотели проверить, остались ли в карете пробоины от пуль… Ах, всё это опасно… Чрезвычайно опасно!
Достоевский молчал.
– Ну, да не мне вас учить. Пусть револьвер покуда останется у вас, если это кажется вам безопасным. Или, если желаете, я выпишу вам бумагу на разрешение иметь револьвер. Или даже дарственную…
Достоевский слегка улыбнулся:
– Пожалуй, подарок от самого министра ни у кого не вызовет подозрений. Даже у моей супруги Анны Григорьевны, а она, знаете ли, очень наблюдательна. Я бы даже сказал, у неё есть некий талант: обо всём догадываться, всё знать… Так что не нужно никакой дарственной, и разрешения не нужно.
– Но ведь супруга, вы говорите, догадлива… Если случайно наткнётся на револьвер…
– Не беспокойтесь, не наткнётся. Да она сейчас уже в Руссе, с детьми. Я тоже скоро туда отбуду.
Маков кивнул. Вспомнил:
– Касательно Дубровина…
– Простите великодушно, – перебил Достоевский. – Но мне кажется, господин Дубровин только разыгрывал сумасшедшего. Возможно, надеялся своим поведением продлить расследование… И вывести следствие на настоящих преступников.
– Похоже на правду. Дубровина дважды обследовала медицинская комиссия, и оба раза признала психически здоровым.
Маков помолчал.
– Генерал Гурко, – продолжал он, – лично подписал смертный приговор Дубровину и настоял на быстрейшем его исполнении.
– Ну, это, допустим, понятно. После выстрелов-то этого Соловьёва…
– Как вы сказали? Так фамилия этого террориста Соловьёв?
– Да разве вы еще не знаете? – удивился Достоевский. – Я лечусь у доктора Кошлакова, – добрейшей души человек. Так вот он и рассказал мне о Соловьёве, о его первых показаниях. Преступник, поверите ли, очень переживал, что ему придётся стрелять в безоружного, старого и уже не очень здорового человека…
Маков криво усмехнулся:
– Кошлаков лечил преступника, давал ему противоядие… Но делом о покушении занимается Особое присутствие, а также жандармское управление. Стало быть, они не нашли нужным сообщить мне истинную фамилию этого Соловьёва. Даже доктор Трапп, который служит во вверенном мне министерстве, о многом мне не договаривает… – Маков помолчал. – Так вот, генерал Гурко, как теперь я точно выяснил, распорядился выпустить господина Мирского из заключения. Еще в январе; Гурко состоял тогда в должности помощника командующего военным округом.
Достоевский насторожился:
– Значит, вы думаете, что Гурко тоже…
