– Я… кхе-гм… По чиновничьей части, – выкрутился Акинфиев.
– А… – слегка разочарованно протянула Оля и обернулась к кузине: – Саша! Пойдём в буфет! Не забыла? Как условились: ты покупаешь мне пирожные!
Акинфиев приподнял на прощанье парусиновую шляпу. Настроение его испортилось. Девицы даже не поинтересовались, какого он чину! А может быть, он тайный советник? Мало ли, что одет не модно, – может быть, просто потому, что в одежде консерватор!..
Иван Петрович подумал: «Вот она, современная молодёжь! Порхает с цветка на цветок… Срывает удовольствия жизни… Да и знания у них… Так, скользят лёгкой мыслью по поверхности, а заглянуть в суть предмета…»
Он махнул рукой и решил вернуться в каюту.
– Ираидочка, ты уже встала? – спросил Акинфиев, входя, – и осёкся.
Его супруга полулежала на полке, оперевшись спиной о подушку. Рот её был туго завязан её же собственным платком, глаза смотрели на Ивана Петровича с ужасом. А рядом с ней, держа в руке револьвер, сидела молодая дама в бледно-лиловом наряде, в шляпке и в вуалетке. Вуалетка была довольно плотной – предохраняла от загара, – поэтому лица дамы разглядеть было невозможно.
– Боже мой! – пролепетал Акинфиев.
Дама приподняла револьвер и сказала грудным голосом:
– А вот и ваш муж, Ираида Степановна. Живёхонек, как видите. А вы боялись… Присаживайтесь, Иван Петрович.
Акинфиев безропотно присел на соседнюю полку. Судорожно снял шляпу. И снова зачем-то надел. Дама смотрела на него, но глаз её было не видно. Скорее всего, взгляд был презрительным, и это почему-то неприятно поразило Акинфиева. Голос… Нет, этот голос ему, пожалуй, был незнаком. Да и то сказать: ведь ему приходилось общаться в основном с молодым человеком, называвшим себя то Александром, то Дворником, то Петром Ивановичем, то Безменовым, а то даже и Иваном Васильевичем. Дам Акинфиев видел, дамы были. Но видел он их обычно мельком, знал по именам, но предполагал не без оснований, что эти имена фальшивые.
– Так вот, есть у нас к вам несколько вопросов… Петенька, – сказала дама.
Ираида Степановна внезапно дёрнулась и замычала.
Иван Петрович вскочил, но был усажен на место окриком:
– Сидеть!
Иван Петрович снова снял шляпу, вытер платочком лысину.
– Что вы творите… – вполголоса сказал он. – Супруга моя больна, очень больна. Мы так долго готовились к этой поездке… Так надеялись, что морской воздух облегчит её страдания. Неужели у вас совсем нет жалости?
Он прямо взглянул на даму.
Дама опустила револьвер и отчеканила:
– К иудам жалости быть не должно. А вы, Иван Петрович, когда пошли на предательство, – вы помнили о своей больной супруге?
Иван Петрович снова вытер лысину. Спросил севшим голосом:
– О каком предательстве вы ведёте речь? И вот ещё что. Прошу вас, не заставляйте выслушивать всё это мою супругу…
– Теперь поздно, – качнула головой дама. – Но вы не ответили на мой вопрос.
– И вы не ответили.
– Ах, да… Я говорю о том, что вы – агент Третьего Отделения.
Ираида Степановна снова замычала.
– Я не агент. Я там служу…
– Ну, так это ещё хуже. Вы же пришли к нам, заявив, что готовы служить народу…
– Говорил! – с вызовом подтвердил Акинфиев. – Я ему и служу. И в III Отделении о моей… работе для вас никто не знает.
Дама сделал движение, как будто выражая удивление.
– Бросьте хитрить. Имейте мужество сознаться. Кто этот молодой беленький красавчик с кроличьими глазами, которому вы передавали сообщения на кладбище?
Акинфиев вздрогнул. Уши его вспыхнули. «Как у школьника», – с ненавистью подумал он.
– Если вы развяжете мою жену, и согласитесь избавить её от нашего разговора, я расскажу всё.
Дама подумала. Потом крикнула:
– Николай!
В дверь тотчас же заглянул человек в морском офицерском мундире. Он вопросительно посмотрел на даму.
– Войди. Петенька требует разговора тет-а-тет, без участия жены. Жена, кажется, действительно больна… Посиди с ней, а мы с Петенькой пока перейдём в твою каюту.
– Naturlich! – отозвался Николай, входя.
