— Говорю же, тернистый у вас путь! Но это я б еще посмотрел на вас, мессер, если б судьба по- другому вами распорядилась. Проще простого о законности рассуждать, когда брюхо сыто и кошелек полон! Вот вы мне за услугу мою, как сговаривались, заплатите, тогда и я, глядишь, беседу такую смогу поддержать на равных… Только, мессер, вы на Циникулли не очень рассчитывайте, ага. У них надобность в вас отпала, уж простите, что сразу не сказал, как-то к слову не приходилось.
— Нашлись перстни?
— Именно что нашлись! Да не просто перстни, а вместе с похитителями! И знаете…
Он не успевает договорить — с улицы доносится гул голосов, слов еще не разобрать, но ясно, что люди чрезвычайно взволнованны. Фантин выглядывает в окно и хлопает себя ладонью по лбу:
— Забыл! Их же сегодня как раз казнят. Через час, на Площади Акаций.
— «Их»? Кого «их»?! Впрочем, неважно. Мне нужно быть на казни, обязательно. Помоги!
— Куда, мессер?! Вы и на ногах-то едва стоите!
— Найди какую-нибудь повозку, найми, я заплачу.
Фантин в отчаянии смотрит на магуса, взвешивая, насколько тот тверд в своем решении, наконец машет рукой и бежит вниз, спросить у Ходяги про повозку. Это потом, по дороге на площадь, «виллан» расскажет Обэрто о подробностях поимки воров. Вот ведь, будет запальчиво восклицать, какая история! Если б тогда ихняя «Цирцея» на мель не села — и это, заметьте, в бухте, где все пути-дорожки, маршруты то есть, известны-переизвестны, где сесть на мель — ну, вроде как в луже утонуть: или в усмерть пьяным надобно быть или совсем не в себе!.. А они, кажется, вполне нормальные, взрослые мужики — ну, эти, с «Цирцеи». Так вот, говорю, если б галера ихняя на мель не села, так и уплыли бы перстни невесть куда. Уж и вы, мессер, не нашли бы их, и никто не нашел. А тут случайность, совпадение, гримаса фортуны: принуждены были остаться, оказались на мели — и в прямом, и в переносном смысле — и решили добычку сплавить, чтобы хоть какую монету за нее выручить. Дурачье! Вот ювелир, к которому обратились, — тот дураком не был, хоть по секрету скажу вам, сам, случается, скупает такое-всякое, ага; но здесь же совсем особый случай, он и обратился (как
Обэрто заверит его тогда, что непременно вознаградит Фантина и за то, что пошел с ним на виллу, и за заботу, и за рассказы. И воодушевленный «виллан», пока они будут тащиться на повозке к Площади Акаций, еще раз подтвердит: да, и после поимки морячков Малимор наведывался в «Стоптанный сапог», о здоровье мессера беспокоился, вот и сегодня заходил. Да, стража нарисовалась напротив «Сапога» сразу, как Фантин перебрался туда с беспамятным магусом, а вот с картиночками стала расхаживать уже позже. Ага, аккурат как поймали душегубов, так и…
…Потом они приедут на Площадь Акаций, где напротив Дворца Заседаний, рядом со старым, искривленным деревом вершится правосудие. Там уже будет не протолкнуться от зевак; к акации, под длинную и прочную ветвь со свисающей с нее петлей подведут одного за другим моряков с «Цирцеи», помогут взойти по шаткой лесенке (многие не будут способны сделать это сами, ибо застенки инквизиции — они, господа, только душу выводят на путь праведности и спасения, а тело зачастую при этом калечат) — и моряки с телами, напоминающими ствол дерева, на котором их вздергивают, примут смерть по-разному: одни молча (и не только потому, что лишены языка; случаются ведь и такие, кто перед лицом вечности проявляет вдруг скрытое доселе мужество), другие — вымаливая пощаду, хотя сами же признанием своим подписали себе смертный приговор, поздно на попятную идти!.. а шкипер их в ужасе отшатнется и ткнет пальцем в толпу, и замычит что-то нечленораздельное («…этому точно укоротили язычок!»), и даже взойдя по лесенке к очередной петле (для каждого забрасывали новую, а затем перерезали и тела складывали сбоку, в чудовищную поленницу) — даже просунув голову в петлю, шкипер будет тыкать пальцем в толпу, где как раз окажутся повозка с магусом и Фантином и многие другие из «Сапога», — будет указывать на них, и мычать отчаянно, и в конце концов повиснет, пошатываясь, исторгнув из тела своего как душу, так и менее возвышенное содержимое, и на лице шкипера читаться будет самый неподдельный ужас. Впрочем, никак со смертью его не связанный, что уже удивительно и достойно внимания.
Но это все — через час или более того, а теперь Обэрто стоит в комнатке, дожидается, пока Фантин переговорит с хозяином «Сапога», — и вдруг, решившись, вырывает листок из своего альбомчика, пишет пару слов и кладет, перегнув вчетверо, под подушку. Затем поднимает голову к потолку и внятно велит невесть кому:
— Передать Малимору, как можно скорее!
После, вернувшись с Площади Акаций (а будет это поздним вечером), изрядно утомленный увиденным и пережитым, он прежде всего заглянет под подушку. Там вместо оставленного листка обнаружится новый, с цифрой «6», подчеркнутой дважды.
И перстень, на печатке которого — кролики да шпаги.
Глава пятая
ВИЗИТ ПАПЫ КАРЛ0
Неожиданное появление Карло, его дубинка и нахмуренные брови навели ужас на негодяев.
От чего люди устают? От работы, понятное дело: от готовки съестного, от ловли рыбы; если целый день на веслах спину гнули, ежели документы какие важные читали-писали, в суде заседали, воевали. Еще устают от любви, если с утра до ночи в постели кувыркались, но это усталость сладкая, истомная. Еще от дум, не зря ведь в народе говорится: «голову ломает».
В общем, много от чего устают. Но чтоб Фантин когда-нибудь думал — от сиденья в портовых тавернах?!.. Это ж причем не пить-есть, хотя и не без того, это ж в основном слушать и вопросы задавать! Казалось бы, чего легче. Но вот уж вечер близится — и Лезвие Монеты ощущает себя скорее мертвым, чем живым, и с тоскою размышляет о скоропалительном своем обещании помочь мессеру Обэрто.
По правде сказать, не слишком оно скоропалительное. И — главное! — Фантин дал его прежде, чем явился дон Карлеоне, а тогда уж… тогда уж… ну, тогда мнение самого Фантина мало что значило бы.
Он сидит в таверне «Ветер странствий», вполуха слушает, о чем говорят за соседними столами, и
