– Ты же ненавидишь солдат, войну, оружие. Откуда он у тебя?
– Нашла.
– Вот как?
– Честное слово, Коля, я его нашла! Вчера после того, как тебя увели, зашла во двор училища, и он там валялся.
– Что тебе понадобилось во дворе?
– Всё нужно объяснять? Сам не догадываешься?
– Нет. Чего тебя туда понесло?
– Решила зайти в Особый Отдел.
– Не понял.
– Ну, в два нулика. Если считать нули за буквы «о», по первым буквам получается Особый Отдел, как в Чека. В училище уборная не работает, а во дворе есть будка. Мне срочно нужно было сделать пи-пи.
– Что ли, до дому дотерпеть не могла? Тут ходу пять минут.
– Не могла, – строго сказала Ида Лазаревна.
– Хорошо, – с усилием смирил себя Свечников. – Значит, нашла ты этот пистолет, принесла домой. Предположим, я тебе верю. Но зачем ты его спрятала?
– Так. На всякий случай.
– Кого-нибудь застрелить?
– Самой застрелиться.
– Здрасте! Из-за чего?
– Не из-за тебя, не думай.
Ида Лазаревна снова села на кровать.
– Что ты вообще обо мне знаешь! Думаешь, если я с тобой спала, ты знаешь обо мне всё?
– Я так не думаю.
– Думаешь, думаешь. Все вы так думаете. По-вашему, главная тайна у женщины – между ног. Побываешь там, и всё с ней понятно.
Свечников знал, в такие моменты лучше не прерывать ее, а дать ей выговориться. Поигрывая пистолетом, чтобы она о нем все-таки не забывала и не слишком далеко уклонялась от темы, он молча ждал продолжения.
– Однажды я уже хотела покончить с собой. Когда убили моего жениха, – сказала она, отворачиваясь к окну.
Там зеленели грядки школьного огорода, сбоку маячила знакомая фигура в черной кепке. Этого малого Свечников заприметил еще возле гортеатра, но тогда кепка на нем была белая, парусиновая. При старом режиме уличные филеры носили с собой два-три головных убора и время от времени меняли один на другой, чтобы не задерживать на себе внимание наблюдаемого. Теперь это средство применяли в борьбе с контрреволюцией. С врагом приходилось сражаться его же оружием, а к тому, что под наружное наблюдение попал он сам, Свечников отнесся с пониманием. Караваев с Нейманом имели право не доверять ему и установить за ним слежку. На их месте он повел бы себя так же.
– Знаешь песню «Ночь порвет наболевшие нити»? – спросила Ида Лазаревна.
– Нет.
– Странно. В пятнадцатом году это была самая популярная песня. У нас в соседнем доме был ресторан, ее там за вечер исполняли на бис раз двадцать.
Из груды упавших с полки книг она извлекла толстую тетрадь. На обложке сохраняла остатки былого блеска наклеенная на дерматин переводная картинка с двумя милующимися голубками. Самка держала в клюве зеленую веточку, а самец тянулся к ней, делая вид, будто именно веточка его и привлекает, а вовсе не клювик партнерши. Ида Лазаревна при ее эмансипированности тоже требовала от Свечникова соблюдать правила этой древней игры.
Нужная страница отыскалась быстро. Взяв тетрадь, он узнал ее почерк и прочел:
– Мой жених тоже погиб подо Львовом, там его и похоронили, – пояснила Ида Лазаревна, когда Свечников поднял глаза от тетради. – Последнее письмо ко мне он продиктовал сестре в лазарете, сам писать уже не мог. Только вот мальчика Вовы у нас не было.
Заметив, что на огороде под окном две девочки волокут тяжелую лейку, она закричала:
– Поставьте немедленно! Идите позовите мальчиков. Я велела поливать им, а не вам.
Девочки упорхнули, но мальчики не появились.
Вздохнув, Ида Лазаревна заговорила снова:
– За большие деньги я раздобыла в госпитале морфий, достала шприц, взяла самое лучшее мое платье, еды на дорогу, положила всё в чемодан, переоделась сестрой милосердия и поехала на Юго-Западный фронт. Где он похоронен, мне написали. Решила, что надену это платье, приду к нему на могилу и там впрысну себе смертельную дозу морфия… В общем, купила билет, села в поезд. Первые сутки совсем не спала, потом сама не заметила, как заснула. И увидела сон…
Ей снилось, будто она долго-долго бежит с горы к ослепительно сверкающей под летним солнцем реке. Пологий травяной склон никак не кончается, хотя берег, кажется, совсем близко, шагах в десяти, не больше, но она всё бежит и бежит, и полевые цветы звенят у нее под ногами, как маленькие колокольчики, которые рыбаки привязывают к воткнутым в землю удилищам, чтобы услышать их звон, если клюнет.
Свечников рассказывал ей про Казарозу, но не верилось, что из ревности она решила убить такую соперницу. Гораздо реальнее был другой вариант: стрелявший мог незаметно передать ей пистолет прямо в зале – на тот случай, если кто-нибудь заметит, что стреляли из разных мест, и начнется обыск всех подозрительных, к которым Ида Лазаревна не принадлежала. Еще вероятнее, что убийца после выстрела выкинул пистолет в окно. Свечников мысленно прочертил возможную траекторию его полета и прикинул, что она вполне могла пересечься с маршрутом Иды Лазаревны от ворот к будке во дворе.
– Я бежала к реке, – тихо говорила она, – и знала, что вода в ней ледяная. Она так сверкала на солнце, что теплой быть не могла. Умом я это понимала, но все равно хотела добежать как можно скорее, чтобы броситься в нее и забыть что-то страшное, чего я в тот момент уже не помнила, но знала, что потом опять вспомню и пожалею, если не добегу. Однако я бежала так долго, что постепенно стала замечать, какая кругом царит красота. Всё было так зелено, так чисто, небо такое первозданно синее, песок на берегу такой белый и тоже чистый, что в конце концов мне стало казаться глупо, что я так быстро бегу среди этой красоты и ни на что не обращаю внимания.
Чувствовалось, что сон излагается не ему первому. Сюжет был строен и отточен о реакцию предыдущих слушателей, детали отобраны с тем расчетом, чтобы оттенить главную мысль. Свечников уже начал догадываться, к чему идет дело – этот сон вернет ей любовь к жизни. Сейчас она проснется, соберет вещички, сойдет на первой же станции и пересядет на обратный поезд. Или нет: откроет чемодан, вынет ампулы с морфием и, высунув руку за окно, медленно разожмет пальцы.
– Я побежала тише, затем перешла на шаг, – рассказывала Ида Лазаревна, – и только я это сделала, река сразу оказалась прямо возле моих ног. Я взглянула на нее и в ужасе отшатнулась. Вблизи она была не та, какой виделась издали, – черная, с омерзительными буро-черными водорослями в глубине. От течения они плотоядно шевелились, как чьи-то щупальца.
Она замолчала.
– И что дальше? – спросил Свечников.
– Потом я проснулась.
– И решила, что жить все-таки стоит?
– Всё получилось само собой. Я поняла, что не сумею впрыснуть себе морфий.
– Из-за этого сна?
