выросли без религии. Будучи математиком, Виктор считал своей обязанностью привить дочерям скептицизм, особенно потому, что считал их легкомысленными, кроме Сильвии конечно же, которая всегда выезжала на зубрежке формул. После того как она их покинула, Виктор превратил «зубрилу» в «одаренного ребенка», а потом и в «маленького гения», то есть чем дольше ее не было, тем умнее она становилась, тогда как Амелия с Джулией, по его убеждению, только тупели. Было время, когда Амелии случалось с ним спорить, хотя на защиту гуманитарных наук чаще бросалась Джулия — Амелии было трудно противостоять грубости Виктора. Может, он был нрав, думала она теперь, они ведь и правда не семи пядей во лбу.
«Ну, что думаешь? — спросила Джулия. — Он ведь оставил нам дом? А денег оставил, как думаешь? Ох, вот бы». Виктор никогда не обсуждал с ними свое завещание, никогда не говорил с ними о деньгах. Создавалось впечатление, что у него ни гроша за душой, но, с другой стороны, он всегда был скупцом. Джулия снова принялась ныть по поводу семейного участка, и Амелия сказала: «Знаешь, быстрее будет его кремировать. По-моему, разрешение на похороны получать дольше».
«Но тогда мы будем прокляты до конца жизни, — сказала Джулия, — как дочери в древнегреческой трагедии, не справившие обрядов над телом отца-царя». А Амелия сказала: «Мы не в пьесе, Джулия, забудь про Еврипида», а Джулия возразила: «Нет, правда, Милли, плохо уже то, что мы его не любили», а Амелия сказала: «Мне плевать» — и нахмурилась, осознав, что говорит совсем как ее студенты.
Джулия заявила, что хочет вздремнуть, и примостилась, опустив голову на руки, на несвежем покрывале, словно таким странным образом оказывала почтение умирающему отцу. Огромные руки Виктора были благочестиво сложены на одеяле, символизируя готовность к смерти. От него потребовалось бы лишь малейшее усилие, чтобы воздеть длань и дать Джулии последнее благословение. Прикасался ли он к ним когда-нибудь по-доброму? Целовал? Обнимал? Трепал ли ласково по щеке? Амелия не могла вспомнить. «Разбуди меня, если что-нибудь случится, — пробормотала Джулия, — если он умрет или еще что». Джулия по-прежнему умела спать без задних ног и через считанные минуты вырубилась, как и Виктор. Амелия посмотрела на темные кудри сестры, и ее вдруг захлестнула нежность, больше походившая на горечь.
В последнее время у Джулии было мало работы. Раньше она играла постоянно: в провинциальном театре, в новаторских постановках в крошечных лондонских студиях и в эпизодических ролях на телевидении — была жертвами из низов общества в «Фараонах»[29] и смертельно больными в «Несчастном случае»[30] (за последние десять лет ей пришлось умереть дважды), но теперь, похоже, ее перестали звать на пробы. В прошлом году она снялась в обучающем, фильме для дочернего предприятия нефтяной компании, и Амелия возмутилась, заявив, что ей бы «следовало подумать о своих убеждениях», на что Джулия ответила, что легко позволить себе «роскошь иметь убеждения, когда в холодильнике есть еда», а Амелия парировала: «Не надо драм, когда это ты голодала?» — но теперь ей было стыдно, потому что Джулия так радовалась новой работе, а она ей все испортила.
Амелия видела практически все роли Джулии и, хотя всегда говорила сестре, что она «прекрасна», как того требовал театральный протокол, часто ловила себя на мысли, что на самом деле как актриса Джулия не представляет собой ничего особенного. Свою лучшую роль, по мнению Амелии, Джулия сыграла в Бристоле. Давали что-то общеизвестное, возможно «Золушку». Джулия была черным пуделем, подстриженным под льва, и говорила с французским прононсом. Собачий костюм сидел на низенькой и грудастой Джулии как влитой, и ей удалось изобразить специфическое парижское высокомерие — зрители были в восторге. Парик ей не понадобился, она собрала свои буйные кудри в пучок на макушке и повязала бантом. Амелия никогда не представляла сестру пуделем — только джек-расселом. Ей вдруг стало очень грустно оттого, что лучшей ролью за всю карьеру Джулии была собака. И что ей не нужен парик, чтобы сыграть пуделя.
Он умер? Он вполне мог сойти за мертвеца и во сне — лежал на спине с закрытыми глазами, приоткрыв клювоподобный рот, — но никаких признаков затрудненного дыхания больше не наблюдалось, а кожа приобрела оттенок сырого цемента, который внезапно вызвал у Амелии в памяти покойную Розмари на больничной койке, — это было настолько неожиданно, что она секунд пять не могла шелохнуться. Видно, она тоже задремала. Недостойные царские дочери, не сумели даже подежурить у смертного одра.
Сэмми неловко поднялся с коврика у кровати и подковылял к Амелии, вопросительно ткнувшись сухим носом ей в руку. «Ах ты, бедолага», — сказала Амелия псу. Она легонько потрясла Джулию и сообщила, что Виктор умер. «Откуда ты знаешь?» — сонно протянула Джулия. На щеке у нее багровел отпечаток от часов. «Потому что он не дышит», — ответила Амелия.
Со смертью Виктора настроение у них стало чуть ли не праздничное, и, хотя было только шесть утра, Джулия, словно исполняя некий посмертный ритуал, щедро плеснула им обеим бренди. Амелия думала, что выпивка не пойдет, но, к собственному удивлению, осушила стакан с удовольствием. В восемь, уже изрядно набравшись, они отправились в местный «Спар» за продуктами и кидали в корзинку все то, что Амелия при обычных обстоятельствах никогда не покупала: бекон, колбасу, обсыпанные мукой пшеничные булочки, шоколад и джин, — хихикая, как школьницы-пипетки, которыми они были так давно, что уже и забыли.
Вернувшись в Викторов дом, они сделали сэндвичи с беконом и яичницей; Джулия умяла три, Амелия ограничилась одним. Едва покончив с едой, Джулия закурила.
— Бога ради, — поморщилась Амелия, отгоняя дым от лица, — тебе непременно надо что-то в рот запихивать, иначе не можешь!
Джулия курила театрально, устраивая целое представление, — такая у нее была манера, что бы она ни делала. Подростком она обычно практиковалась перед зеркалом (по воспоминаниям Амелии, многое в жизни юной Джулии репетировалось перед зеркалом). Джулия поднесла руку с сигаретой ко рту, и в утреннем свете блеснула тонкая серебристая полоска шрама в том месте, где был пришит отрезанный мизинец.
Почему в детстве они постоянно калечились? Был ли это способ привлечь внимание Розмари (или хоть кого-нибудь), выделиться из месива Амелия-Джулия-Сильвня? Джулия с Амелией так и остались неуклюжими, всегда в синяках от столкновений с мебелью и спотыканий о ковры. Только в прошлом году Амелия уронила себе на ногу чугунную сковородку и прищемила руку дверцей машины, а Джулия схлопотала в такси травму шеи и растянула лодыжку, упав со стремянки. Амелия не видела особого смысла привлекать внимание, когда тебе уже за сорок, особенно если рядом никого нет.
— Помнишь, как Сильвия падала в обморок? — спросила она Джулию.
— Нет. С трудом.
Всякий раз, когда она вспоминала, что Виктор умер, у Амелии кружилась голова. Чувство было такое, будто с плеч у нее сняли тяжелый камень и теперь она может взмыть вверх, словно летучий змей или воздушный шар. Труп так и лежал под одеялом наверху, в спальне, и хотя они знали, что нужно что-то сделать, куда-то позвонить, принять меры, но их одолела странная лень.
Более того, они только на следующий день отправились в монастырь нищенствующих кларисок, где после бесконечного ожидания поговорили с сестрой Марией Лукой, — к этому нелепому имени даже спустя тридцать с лишним лет ни одна из них так и не привыкла. Когда они сказали, что Виктор умер, Сильвия изумленно переспросила: «Папочка? Умер?» — и, в кои-то веки позабыв о своей святой безмятежности, расхохоталась.
Сильвия состояла в закрытом ордене и была полностью отгорожена от нормальной жизни, так что им даже в голову не пришло советоваться с ней насчет похорон. К тому же они уже все равно решили, что с ним делать. После того как сотрудник похоронного бюро забрал-таки тело Виктора, Джулия достала джин и они продолжили напиваться в стельку. Амелия не помнила, когда последний раз была такой пьяной, — скорее всего, никогда. Джин, догнавший утренний бренди, довел их почти до истерики, и в разгаре этой затянувшейся алкогольной оргии они подбросили монетку, чтобы решить судьбу Виктора.
Джулия, как обычно в образе, сидела положив ногу на ногу и прижимала руки к паху со словами: «Боже, прекрати, я сейчас уписаюсь!» — а Амелия выбежала из дому и опорожнила желудок на лужайку. Близился рассвет, и влажный ночной воздух отрезвил ее.
Амелия загадала орла, но выпала решка (вероятность один к двум, спасибо, папа), и Джулия заявила, что «старый говнюк отправится в печь».
