– А ты ему передай, что это непедагогично – дискредитировать славных предков за здорово живешь, только из любви к истине.
– Он и сам знает. Но считает, что непедагогичнее мифологизировать предков и тем самым вырабатывать комплекс неполноценности у подрастающих молодых поколений. В данном случае – у меня.
– Прекрасно. Он, часом, не защитил еще одну диссертацию, по проблемам воспитания детей? Нет?
– Дедушка, а кто его создал?
– Думгара? Да кто ж его знает. Я когда был в твоем возрасте, тоже прадеда донимал, кто да кто… Он не помнил. А с чего это ты, любезный друг, вдруг заговорил о первой любви?
– Девушку увидал. А наш голем меня отправил к тебе. Говорит, только ты можешь все растолковать.
– Кхе-кхе, – внезапно смутился Узандаф. – Это, конечно, лестное мнение… Э-эээ, а-аа, а вам что, в университете ничего не рассказывали об этом деле. – И он сделал руками несколько странных движений. – Ну, то есть об отношении полов?
И поскольку Зелг потрясенно молчал, пытаясь проникнуть в извилистые лабиринты дедовой мысли, то Узандаф продолжил:
– Ты вот видел цветочки? У них, кроме цветоножки и цветоложа, есть еще пычинки и тестики… ой, то есть тычинки и пестики! Вот! И у людей то же самое. А поскольку чисто теоретически мы вроде как люди, то в общем и целом этот вот пункт у нас не отличается… То есть я хотел сказать, в общем, это не так сложно, как может показаться, но только при взаимном согласии сторон. Ну и надо, конечно, проверить, кто она такая. А то у меня в молодости случился курьезный роман с русалкой, а как дошло до… ну, ты понимаешь… крутил я ее, вертел.. А-аа! – И мумия безнадежно махнула рукой. – Сплошное разочарование. Так что ты, внучек, не торопись, погуляй при луне, букетики подари, а там и передумывай потихоньку. Рано тебе еще жениться.
– Дедушка, я же не про это.
– А о чем еще может думать молодой человек твоего возраста, только что выигравший войну с Бэхитехвальдом?
– О девушке.
– Ничего не понимаю, – честно признался Узандаф.
– И я – ничего. Встречала нас девушка, когда мы возвращались. Красивая, с темно-голубыми глазами, почти синими. Белокожая, в веснушках, с собакой и букетом васильков. Чудо что за барышня. Прямо под праздничной аркой стояла. Хотел узнать у Думгара, кто она такая, он меня к тебе отправляет, и вообще ее никто, кроме меня, не видел. Устали после боя, ясно, но такую прелесть…
– Вот оно что, – сказала мумия. – Вот оно что. А арка с перильцами?
– Не заметил. Кажется, да. Точно, точно – с перильцами. А какая разница?
– Это не арка, внучек. Это Тудасюдамный мостик, дорога между двумя мирами. Мост, по которому один раз в жизни каждого герцога да Кассара к нему приходит бессмертный дух Кассарии. И каждому он является в ином обличье. Ко мне, например, приходил рыцарь, седовласый, но могучий и прекрасный. Держал наше знамя, потрепанное, опаленное огнем, но победное, и оно вилось на ветру, хотя в тот день был полный штиль. Даже травиночка не шелохнулась. А твой отец видел ладью на реке. Долго удивлялся, откуда река. И гребец поманил его рукой, указывая вдаль. Валтасею Тоюмефу показали дракона в королевской короне. Сей драк трижды три раза обвился вокруг нашего замка, охраняя его от всех врагов – как внешних, так и внутренних. Но такого, чтобы девушка… Улыбалась?
– Улыбалась, – печально ответил Зелг. – Чудесная улыбка. А веснушки…
– Чего ж ты голову повесил, дитя мое? Это великолепное предзнаменование.
– Что тут великолепного, когда я думал, что она живая. Познакомиться хотел. Тебе представить. Стихи вот даже написал. Хочешь послушать?
– Нет, нет, нет и еще раз нет, – твердо отвечала мумия. – Стихи слушать не стану: я и так слишком много страдал в этой жизни. Не огорчайся. Я и так знаю, что там написано.
– Зря ты так, – обиделся Зелг, – прекрасные стихи получились. Свежие рифмы: «любовь – кровь», «тоска-песка», «печаль – жаль», «слезы – розы». Просто вдохновение какое-то посетило, не иначе. Вот еще осенило: «Красавица – нравится», надо будет обязательно использовать.
– Никому и никогда в нашем роду Кассария не являла свою благосклонность столь явно и недвусмысленно, – не стал развивать поэтическую дискуссию жестокий Узандаф. – И думаю, Зелг, что тебе предначертана великая судьба. И что Кассария ждет от тебя героических деяний. В конечном итоге, может, именно тебе суждено поразить Галеаса Генсена в его логове.
– Только этого мне и не хватало, – испугался Зелг. – Дедушка, я же пацифист.
– Тебе никто не говорил, что с этим нужно срочно что-то делать?
После того как книга была доставлена в замок и Зелг выслушал подробный доклад верного голема, в библиотеке собралось нечто вроде большого народного хурала, на котором всякий спешил высказать свое мнение. Стоял неимоверный шум и гам, и страдалец библиотечный эльф демонстративно являлся на публику с пробковыми затычками в ушах и головой, обмотанной клетчатым платком.
Дотт неизменно предлагал ему порцию лекарственной бамбузяки и, встретив холодный отказ, передавал ее Такангору, который оную бамбузяку приспособился поглощать кувшинами.
Вообще данную книгу следовало бы почтительно писать с большой буквы – Книга. Важная шишка среди себе подобных. И хлопот совещающимся она причинила немало. Началось с того, что злосчастный библиотечный эльф попытался прочитать предисловие, начертанное летящим почерком, выцветшими чернилами не то лилового, не то темно-красного цвета (за давностью лет не разберешь), какими-то иероглифами.
Книга отреагировала неадекватно – мелким разрядом энергии, в результате чего библиотекарь
