архилоховского контекста. В словаре Суды зафиксировано выражение «миконский сосед», т. е. мелочный и скаредный человек («Суда»: ???????? ??????). см.: Iambi et elegi Graeci // Ed. M. West. Vol. 1, fr. 124. Oxford, 1978.}
Миконца Исхомаха сын,
Ну как ты мог бы щедрым быть?
[О том, что] добрый человек пришел пировать к добрым людям: у друзей ведь всё общее. {59}
{59 ...у друзей... всё общее. — Пословица, автором которой античная традиция считает Пифагора (Диоген Лаэртский. VIII. 10-11 со ссылкой на Тимея Локрского, пифагорейца и главного героя платоновского диалога «Тимей»). Действительно, тот замкнутый религиозный союз, каким была пифагорейская школа, строился, насколько нам известно, на принципе общности имущества. Эту поговорку использует Платон («Федр». 279с); ср. также : Аристотель. «Никомахова этика». 1159 b 31.}
Архилох же говорит:
...жадно упиваясь неразбавленным вином
И своей не внесши доли...
И никто тебя, как друга, к нам на пир не приглашал.
[b] Но желудок твой в бесстыдство вверг тебе и ум и дух.
У комического поэта Эвбула где-то говорится [Kock.II.206]:
У нас на пире двое приглашенных есть
Неодолимых: Филоктет и Филоктет:
Он хоть один, но стоит двух, по-моему,
И здоровенных, даже трех, не менее.
Однажды, говорят, приятель звал его
На пир, сказав прийти, когда от стрелки тень
Длиною будет в двадцать стоп на гномоне. {60}
{60 Гномон — гномоном (от греч. ??-???-??? — «узнавать», «распознавать») назывались солнечные часы, изобретение которых античная традиция иногда приписывает философам Анаксимандру или Анаксимену (VI в. до н.э.) — см.: Диоген Лаэртский. II. 1, 3; Плиний. II. 187. Вместе с тем, по мнению Геродота, гномон и деление светового дня на 12 частей греки усвоили у вавилонян (II. 109). «Стрелка» гномона представляла собой штырек, стоявший строго отвесно на ровной или сферической поверхности, мраморной или медной. Время определяли сначала по длине тени от стрелки, а потом — по ее направлению. См.: Витрувий. I. 6.6; IX. 7.2. В целом см.: PWRE. Bd. VIII, Horologium.}
[c] А он с утра измерил, и была она
На с лишком две стопы длинней назначенной.
Явившись на рассвете, извинялся он:
Мол, опоздал, дела держали срочные.
Ведь кто на званый пир привык опаздывать,
Тот и в бою оставит пост назначенный, -
говорится у комика Амфида [Kock.II.248]. Хрисипп же утверждает:
[d] Бокалом даровым не вздумай брезговать.
А также:
Выпивки не упускай даровой, но всегда домогайся.
Антифан говорит [Kock.II. 117]:
Да это жизнь богов, когда позволено
Нам поживиться, о цене не думая.
И в другом месте:
И это жизнь блаженная! Приходится
Мне новый способ каждый раз придумывать,
Чтоб челюстям задать работу!
Всё это я захватил на пир из дома, заранее позаботившись, чтобы и я пировал, внеся свою долю.
[e] Ведь мы, аэды, только лишь бездымные
Приносим жертвы. {61}
{61 ...только лишь бездымные / Приносим жертвы. — т. е. живем за чужой счет (примеч. переводчика).}
[О том,] что древним не было незнакомо принятие пищи в одиночку {62} (???????????). Например, у Антифана говорится [Kock.II. 128]:
{62 ...не было незнакомо принятие пищи в одиночку... — Обычай принимать пищу в одиночестве у греков действительно существовал, но связан он с традицией одного только греческого острова — Эгины, где жители после принесения жертв Посейдону в течение 16 дней пировали дома в полном одиночестве и молчании, не допуская к себе даже рабов. Участников такого пиршества и называли монофагами. Этиологию этого обычая Плутарх объясняет так: «Многие из эгинцев, пошедших войной на Трою, погибли в сражениях, а еще больше — в морских бурях. Родственники немногих спасшихся, видя остальных граждан в скорби и печали, решили, что не подобает открыто поздравлять своих близких с возвращением и приносить богам благодарственные жерт-вы.И вот, таясь, каждый в своем доме принимали они спасенных и устраивали праздничное угощение, за которым сами прислуживали отцам, родичам, братьям и домочадцам, а никого чужого не пускали» («Греческие вопросы, 44 — Кто такие «монофаги» на Эгине?»).
Возможно, для всех остальных греков, кроме эгинцев, «монофагия» была лишь дикостью и поводом для насмешек — не случайно слово «монофаг» (от ????? — «один» и ?????? — «есть») звучит у Амипсия (Коек. 1.677) как ругательство, сочетаясь с распространенным выражением «к воронам» (ср. рус. «к чертям»).}
Ты ешь один? одним уж этим мне вредишь!
Также у Амипсия [Kock.I.677]:
Проваливай ? воронам, взломщик-монофаг!
Об образе жизни гомеровских героев
15. Гомер видел, что скромность есть добродетель, {63} более всех прочих подобающая юношам, и что она, подобно устроителю хора, гармонично сочетает между собою все хорошие качества. Он хотел привить ее [f] людям с ранних лет на всю жизнь, чтобы они тратили свой досуг и рвение на добрые дела и были щедры и готовы оказать друг другу услугу. Поэтому он всем своим героям приписал умеренность и довольство малым.
{63 Гомер видел, что скромность есть добродетель... — Как сказал Платон: «Гомер воспитал Грецию» («Государство». X. 606е; ср.: «Протагор». 339а). Привычка черпать в гомеровских поэмах уроки практической морали стала складываться, вероятнее всего, уже тогда, когда греки слушали эпических певцов — сначала сочинителей-аэдов, позже исполнителей-рапсодов. Поведение героев, их нравственные принципы служили образцом и объектом подражания. Скорее всего, именно такое безмятежное и некритическое отношение к Гомеру вызвало взрыв критики в VI в. до н.э.: Ксенофан Колофонский нападал на гомеровских богов, страдающих всеми человеческими слабостями (DK. 21. В 10-12, 14-16), Гераклит развенчивал авторитет Гомера как философа (DK. 22. А 22, В 40, 42, 56,57, 106), а Пифагор даже якобы видел, как наказывают Гомера в царстве мертвых за лживые измышления о богах (Иероним Родосский, fr. 42 Wehrli). К концу VI в. у Гомера появился защитник — это был Феаген Регийский. Судя по сохранившимся сведениям, он первым использовал (если не изобрел) метод аллегорического толкования текста. Так, он считал, что битва богов (Ил. XXI-XXII) — это иносказательное описание борьбы физических элементов и т.п. (DK. 8.2, 3).
В V в. до н.э. к Гомеру подходят рационалистически: и Геродот, и Фукидид, и даже поэт Пиндар смотрят на гомеровские тексты с позиции здравого смысла, устанавливая, сколько в них правды, а сколько вымысла (см. об этом: The Iliad: A Commentary / Ed. G.S. Kirk. Cambridge, 1996. Vol. 6. P. 27 — 28, а также: Гринцер ПЛ.., Гринцер Н.Н. Становление литературной теории в Древней Греции и Индии. М., 2001).
Софисты искали в гомеровских текстах подтекст, утверждая, что Гомер (а также Гесиод и Симонид) скрывали подлинную мудрость под покровом поэзии (см.: Платон. «Протагор». 316d-e; «Теэтет». 180с-е). Поиски скрытого в поэтических текстах смысла были не чем иным, как аллегорезой. Вместе с тем софисты прибегали к гомеровским сюжетам и образам как таковым, чтобы с их помощью выразить или подкрепить
