состоянием шефа, помог снять ему обувь, стал растирать руки и лицо. Гуннер действительно чувствовал себя неважно: болела поясница, ноги и руки ломило от холода, щеки и уши не чувствовались. 'Вам обязательно нужно растереться спиртом или цуйкой, шеф, — бросил 'Хельмут', — иначе я не поручусь за исход дела. Смотрите, как бы не получить после вашей прогулки гангрену'. 'Ты прав, мой друг', — ответил Гуннер и попросил поискать чего-либо из спиртного в квартире. 'К сожалению', напитков не оказалось и сразу же после передачи указанной телеграммы 'Хельмут' по просьбе Гуннера побежал в ночную 'бодегу' (так назывались небольшие трактиры в Румынии) за цуйкой.
Находясь в передней, 'Хельмут' быстро набросал записку на немецком языке с координатами самолета, временем вылета и где он намерен перелететь линию фронта. 'На этом самолете немецкие офицеры пытаются удрать в Германию' — гласила последняя фраза записки. Он выскочил на улицу и побежал в надежде встретиться с русскими патрулями. Ему казалось, что прошло уже много времени, необходимо было возвращаться домой, а встретить кого-либо из русских 'Хельмуту' не удалось. Он забежал в бодегу, которая уже закрывалась из-за отсутствия посетителей, где купил бутылку крепкого рома.
Оказавшись на улице, он вдруг увидел приближающийся к нему 'Студебеккер' с номерными знаками частей Советской Армии. Он бросился к нему. Резко завизжали тормоза и чей-то повелительный голос закричал: 'Тебе что, дураку, жизнь надоела!?...' Перед 'Хельмутом' стоял старшина Советской Армии. Коверкая русские и немецкие слова 'Хельмут' торопливо заговорил: 'Шнель, скорее, русская комендатур, этот папир отшень бистро нужен ваш официрен. Отшень бистро русский комендатур!'
Вложив записку в руки старшины, он бросился к своему дому. Раздеваясь, он взглянул на большие стенные часы, висевшие в передней. Прошло всего 15 минут с момента его ухода из квартиры. А двадцатью минутами позже, то есть в 5 часов 30 минут утра советский комендант гор. Бухареста по 'ВЧ' звонил в штаб 2-го Украинского фронта, передавая содержание столь загадочно попавшей к нему записки.
9 февраля 1945 года над венгерским городом Дебрецен появился 'Хейнкель' с бортовым номером 214 -С. Несмотря на предложения поднявшихся в воздух истребителей совершить посадку, он продолжал лететь в направлении линии фронта. Самолет был подбит истребителями, загорелся, однако сумел сесть. Шмидт и Стойканеску, получившие тяжелые ранения и ожоги, были помещены вначале как румынские военнослужащие в румынский госпиталь в Мишкольце, а затем, когда военной контрразведке стали известны подробности случившегося, переведены в госпиталь Советской Армии в Дебрецене, где находились под усиленным наблюдением. Летчику Маринеску, получившему небольшие ранения, удалось бежать из госпиталя.
Сведения о повреждении и посадке самолета дошли и до Гуннера через его агентуру, занимавшую ответственные посты в румынской армии.
14 февраля 1945 года из Бухареста в Вену была передана следующая радиограмма:
Через несколько дней находящийся у 'Хельмута' на связи немецкий агент 'Том' принес адресованное Гуннеру письмо от сбежавшего летчика Маринеску. В письме указывалось, что во время нахождения Маринеску в румынском госпитале, он узнал, что они были сбиты по приказу русских, которые утверждали, что в самолете летят немцы. Это и послужило основанием для побега Маринеску из румынского госпиталя перед тем, как Шмидт и Стойканеску были отправлены к русским в Дебрецен. Письмо 'Хельмут' должен был передать по назначению.
Было ясно, что Гуннер и его агенты постараются выяснить причину провала перелета к немцам самолета, и в этой связи возникала реальная угроза расшифровки 'Хельмута'. После ряда колебаний чекисты решили: письмо 'Хельмут' передаст Гуннеру лично. Сам факт его передачи, беспокойство 'Хельмута' в связи с создавшейся обстановкой, высказанные им опасения в отношении безопасности Гуннера и его лично, в какой-то степени должны отвести от него подозрения. Помимо этого 'Хельмут' должен был предупредить Гуннера, чтобы последний временно не появлялся у него на квартире по соображениям безопасности.
Это предупреждение 'Хельмута' должно быть построено на том, что Стойканеску, как близкий друг Петрашку, может знать, где примерно находится агентурная радиостанция и на следствии рассказать об этом.
Одновременно предполагалось в районе брашовского аэродрома распустить слух, что Шмидт, являвшийся в прошлом руководителем этнической группы немцев в Румынии, был опознан кем-то из обслуживающего аэродром персонала. В конце концов это станет известно организаторам нелегального вылета Шмидта и Стойканеску, а следовательно и руководителям легионерского подполья и немецкой резидентуры. Подозрения с 'Хельмута' будут сняты.
Так и случилось. Первое время Гуннер не встречался с 'Хельмутом' по его просьбе, а через несколько дней через связного передал текст радиограммы, из которой усматривалось, что 'Хельмут' вне подозрений.
Центр поспешил ответить следующей радиограммой:
Напрасно немецкие руководители разведки строили иллюзии в отношении стойкости и выдержки своих кадров. Только на первом допросе Шмидт произнес высокопарную фразу вроде того, что 'честь немецкого офицера не позволяет ему выдавать секреты', а затем, опасаясь за свою судьбу, сообщил данные, которые представляли несомненный интерес для советского военного командования.
Из показаний Шмидта явствовало, что женившись в 1941 году на дочери командующего войсками 'СС' Германии генерала Бергера, он получил через своего тестя доступ к Гиммлеру и пользовался покровительством и доверием последнего.
В августе 1944 года Шмидт, получив данные о намерении Румынии выйти из войны, немедленно выехал в Берлин, где трижды был принят Гиммером и дважды Риббентропом.
Далее на следствии Шмидт показал:
'...В ноябре 1944 года по личному указанию Гиммлера и Риббентропа я был переброшен в Румынию с заданием связаться с легионерским подпольем и через них организовать вооруженное выступление против Красной Армии, а также диверсионную и разведывательную работу в тылу советских войск. Одновременно
