Единственная и неповторимая

•19

Сабрина Хофштетер, бывший агент Длинной Руки, 69 лет отроду.

Берд: Здравствуйте Сабрина. Признаться, вас было не так-то просто найти. Позвольте представиться. Меня зовут Берд Стрингштейн, я – историк, специализирующийся на автобиографических исследованиях. Я собираю личные воспоминания, связанные с возникновением еврейского государства. Имею все основания думать, что вы могли бы рассказать захватывающую историю. Я был бы рад услышать ее из ваших уст.

Сабрина: Позвольте сначала предложить вам чашечку кофе. У меня отличная итальянская кофеварка и превосходный бразильский кофе.

Берд: О нет, спасибо. Я только что пил кофе. Не беспокойтесь. Сделайте чашечку только для себя.

Сабрина: Уверены? Вы можете передумать. Будет лучше, если вы зададите конкретные вопросы, и я постараюсь на них ответить.

Берд: Мой метод исследования требует, чтобы субъект исследования рассказывал свою историю сам, абсолютно добровольно, при минимальном вмешательстве исследователя. Мне важно понять, как вы сами представляете историю собственной жизни. Как вы, Са-брина, относитесь к своему прошлому? Разные люди рассказывают одно и то же событие совершенно по-разному. Меня интересует ваша личная точка зрения, «рассказ Сабрины», именно ваш, а не общественный нарратив. В сущности, я хочу услышать от вас ответы на вопросы: где вы родились? Когда? Когда совершили алию? [39]Кем были ваши друзья? Я хочу договориться с вами о нескольких встречах. Наши отношения будут развиваться постепенно. Все будет происходить медленно, шаг за шагом. Вы научитесь доверять мне. Вы скоро сами увидите, что все не так страшно. Сначала это может показаться слишком трудным, но вскоре вам понравится.

Сабрина: Вам, может быть, это просто, но, к сожалению, должна вас огорчить, мне так не кажется.

Берд: Давайте попробуем, давайте начнем понемножку: Пожалуйста, назовите ваше полное имя. Ваша профессия? Где вы родились?

Сабрина: Идет, я попробую. Но никаких обещаний; я оставляю за собой право прерваться в любой момент, когда я сама захочу.

Берд: Договорились.

Сабрина: Меня зовут Сабрина, я бывший агент Длинной Руки. Я родилась в Бухаресте в тридцать первом. Мой отец был ведущим врачом в центральной клинике. Мать преподавала историю в Еврейской гимназии, светской сионистской школе. Я думаю, что наше финансовое положение было достаточно хорошим; мы ни в чем не нуждались и жили в просторной квартире в одном из самых приятных районов города. Мы были типичной румынской семьей верхушки среднего класса. Как и в семьях наших соседей, к нам ходили гувернантки и обучали нас с братом иностранным языкам, чуть мы вышли из пеленок. Позже меня учили фортепьяно, а Овидиу, мой брат, играл на скрипке. Таким образом, можно сказать, что я выросла в типичной буржуазной румынской семье.

Все изменилось с началом войны. Мы трое – Овидиу, мама и я – бежали на восток и в конце концов оказались в Сибири. Отец остался в Румынии. Он говорил, что как врач он должен исполнить свой долг перед обществом. Он обещал, что скоро нас нагонит, но нам не суждено было встретиться. Наши сбережения быстро исчезли, и вскоре мы остались совсем без копейки. Это был ужасный период, к которому мы были совершенно не готовы. Мать, чтобы спасти нас от голода, как могла, поднимала мораль советских людей. Каждую ночь она ходила в местный Дом офицеров. Она говорила, что поет там и танцует, но, хотя она никогда в этом не признавалась, я всегда подозревала, что иногда дело заходило и дальше. В сорок пятом мы вер нулись в Бухарест. Как и всех евреев, нас встретили далеко не радушно. Представьте, что вы идете по улице, а вслед вам льется нескончаемый поток проклятий и оскорблений. Врагу не пожелаешь. Как мать и предполагала, от нашего дома и имущества ничего не осталось. Отца там тоже не было. Мы больше никогда его не видели. Может быть, он нашел свою смерть в одном из этих ужасных лагерей, но также возможно, что он обрел лучшую жизнь где-нибудь в Америке или Австралии.

К концу сорок девятого, сразу после Войны за Независимость[40] мы приехали в Израиль. Мы поселились в Яффе, в доме, который выделило нам государство. Это был огромный арабский дом, владельцы которого бежали[41] за несколько дней до нашего новоселья. Вскоре после репатриации мать снова вышла замуж, на этот раз за Хаимке Иерушалми, отвратительного сабру [42], водителя автобуса. Каждый вечер он возвращался домой, шел прямиком в салон и разваливался всей своей волосатой тушей в кресле. Он почти не замечал нас, даже не здоровался. Вы, наверное, знаете, – сабры были довольно враждебно настроены к евреям, которым удалось спастись в Европе во время Холокоста. Они высмеивали наши привычки и говорили что мы – недочеловеки… О-ох, я что-то стала слишком много говорить, простите. Может, хватит?

Берд: Совсем наоборот. Вы великолепно и увлекательно рассказываете. Скажите, где вы закончили школу?

Сабрина: Давайте остановимся на этом; право, я не вижу смысла продолжать.

Берд: Зачем останавливаться – давайте вместе, я ведь на вашей стороне. Вы учились в старших классах в Израиле?

Сабрина: Ну хорошо. В пятьдесят первом году я закончила миссионерскую школу в Яффе. Для матери было важно, чтобы я продолжала учиться в школе и смогла развивать те культурные ценности, которые мы привезли с собой из Европы. Миссия была смешанной католической школой. Большинство учащихся были местные арабы из бедных семей и несколько детей из семей европейских евреев – в основном, из Германии и Бельгии. Когда я приехала в Израиль, я говорила на румынском, русском, немецком и немножко на французском, а после двух лет обучения в Миссии свободно владела французским, английским, арабским и, конечно, ивритом. Это многоязычие и сделало из меня отличного кандидата для работы в израильских спецслужбах.

Берд: Видите, это не так страшно, как вам казалось. Кстати, вот теперь я готов выпить чашечку кофе.

Сабрина: Замечательно. С молоком? Сколько сахара?

Берд: Без молока, одну ложечку.

•20

Сабрина: В пятьдесят втором меня призвали в израильскую армию. Я все еще не привыкла к новому окружению. Я не очень понимала израильский культурный климат. Хотя я уже научилась любить свой народ, мне все еще было трудно свыкнуться с его типичными чертами, особенно с грубостью, громким криком и неприемлемым поведением в обществе. Возьмите хотя бы их манеру поведения за столом: они едят руками, ведут громкоголосую беседу со ртом, набитым хумусом. Что это за фокусы? О каких культурных кодах может идти речь? Я уверена, что вас это только позабавит, но я до сих пор предпочитаю есть фалафелъ ножом и вилкой. В Румынии о человеке судят по его столовому этикету. Что в этом плохого? Скажите мне, что плохого в том, чтобы немножко считаться с классовым происхождением? Почему вы вдруг замолчали?

Берд: О, пожалуйста, не судите обо мне превратно. Я совершенно с вами согласен. Нет ничего плохого в хорошем воспитании. Я надеюсь, вы не считаете меня одним из этих сабр с ужасными манерами. Сабрина, мы так хорошо продвигались, давайте вернемся к вашим первым дням в армии.

Сабрина: Меня распределили в спецслужбы, если точнее, в Европейский отдел Информации и Надзора. Было совершенно ясно, что светлые волосы и белая кожа в сочетании со способностями полиглота гарантируют мне блестящую карьеру. Три месяца в этом отделе окончательно убедили начальство в моей преданности делу сионизма, и меня послали в престижную школу Длинной Руки на курсы по женской контрразведке.

Шесть месяцев мы подвергались изнуряющим тренировкам. Учились моргать со страстью, вежливо