Сэра Джемса очень забавляли неудачные попытки стрелков, но взглянув на Бревстера и заметив глубокое пренебрежение, проскальзывающее в его бесстрастном взоре, у него вырвалось недовольное восклицание, и нахмурив брови, он отошел в сторону.
В то время, как Нигель хлопотал с отъездом, послышался, под аккомпанемент арфы, звучный напев длинной баллады. Сэр Джемс остановился и стал прислушиваться.
В поэме этой говорилось о жестокостях леди Френдаут, и как
Солнце утреннее больше не светило
Ни для лорда Джона, ни для Ротлемей.
Крупные слезы скатились по щекам сэра Джемса, и он никак не мог скрыть своего волнения; а когда Нигель подошел к нему и слегка прикоснулся до его плаща, он сжал его руку и тихо сказал с глубоким вздохом:
– Я был на коленях моего отца, когда в последний раз слышал эту балладу. Давно, очень давно не раздавалась она в моих ушах. Вот тебе, дитя, – обратился он к поводырю слепого певца, бросая ему золотую монету, и хотел было уйти, как вдруг слепой, вероятно угадав по звуку золото, снова запел чувствительным голосом.
Сэр Джемс остановился и стал ногой отбивать такт.
– Сэр, – настаивал Нигель, – не забыли ли вы, что все зависит от нашей поспешности?
– Баллада! Баллада! Я хочу еще раз слышать эту балладу! – вскричал сэр Джемс. – Она тронула меня до глубины души!
– Я могу вам спеть все ее куплеты, – сказал Малькольм тоном, в котором слышались и нетерпение и досада. – Впрочем, всякий странствующий певец знает ее…
– Слышите, сэр, – повторял Нигель, – молодой человек споет вам эту балладу.
Наконец Джемс позволил увести себя до дверей гостиницы, где целая толпа молодых людей плясала под звуки шотландской песни, исполняемой на свирели. Сэр Джемс не утерпел и присоединился к танцующим: он протянул руку первой девушке, попавшейся ему на дороге, и несмотря на свои тяжелые сапоги, обитые сталью, принялся ловко вертеться с босоногой красавицей. При этой новой фантазии своего хозяина Нигель вышел из терпения, и лишь только тот усадил свою даму и велел подать ей кружку пива, конюх подошел к нему и сказал:
– Сэр, ворота Варвика скоро будут заперты.
– Ба, – вскричал сэр Джемс. – Дни ведь прибавляются, Нигель.
– Уверены ли вы, сэр, что между людом этим нет кого-нибудь из шайки Вальтера Стюарта? В таком случае если бы даже вам удалось уйти незамеченным, этот молодой человек здесь так известен, что непременно подвергнется новым неприятностям. Впрочем, одной вашей щедрости достаточно, чтобы возбудить всякие подозрения.
– Нам остается всего двадцать миль до Варвика, – ответил беспечно сэр Джемс, – так не для чего и беспокоиться насчет этих бездельников! Но я еду, и только потому, что ты решился упрекнуть меня за первое удовольствие, которым удалось мне попользоваться в среде своего народа. Дни моего счастья так преходящи…
С этими словами он вскочил в седло и промолчал во все продолжение пути.
Когда путники прибыли в Варвик, сэр Джемс велел Нигелю отвести лорда Малькольма в гостиницу, а сам отправился к коменданту крепости. Тот пригласил его ужинать и продержал до утра; потом под сильным конвоем улан проводил за десять лье от города. Малькольма очень удивляло, что сэр Джемс с первого же дня путешествия снял свое оружие и советовал Малькольму сделать тоже самое, прибавив:
– Бедное дитя! Он и не может себе представить, что можно путешествовать без оружия! Ах! Когда-то настанет время, что в горах и на равнинах Шотландии будет также безопасно, как в Англии!
Рыцарь был очень внимателен к Малькольму, и старался объяснить ему все мало-мальски интересное, встречаемое ими на пути. Юноша поминутно переводил речь на короля, к которому ехал, но эти вопросы сэр Джемс всегда старался отклонить, оправдываясь тем, что приближенным короля совершенно неприлично рассуждать об его особе.
На ночлег наши путники остановились в Дюраме, матери Холдингхэмской обители, и Малькольму показалось, что он прибыл в свой родной монастырь, несмотря на то, что архитектура Дюрама была несравненно величественнее. Построенный на высокой горе, омываемой Вейрой, этот нормандский монастырь, увенчанный великолепной часовней Богоматери, представился их глазам во всем своем блеске. Но несмотря на все это, молодому человеку казалось, что он снова видит Холдингхэм, правда более красивый и роскошный, но все-таки не чуждое ему жилище.
– Мир обитает здесь, – сказал он сэру Джемсу, когда тот спросил о впечатлении, произведенном на него обителью. – Тут только могут возрастать люди в святости, подобно палестинским лилиям, растущим в уединенном саду Холдингхэмского наместника.
– Но дитя мое, жалкий был бы мир, если бы лилии росли исключительно в одних монастырских садах! – возразил сэр Джемс.
– Да разве мир не жалок сам по себе? – ответил Малькольм.
– Увидим, что скажешь ты через месяц, – заметил рыцарь с мечтательным взором.
После нескольких дней путешествия наши путники, проезжая по живописной Йоркширской долине, были остановлены несколькими молодыми людьми, выехавшими из-за рощицы с ужасным криком и гамом.
«Грабители!» – подумал Малькольм, побледнев от страха, когда один из всадников схватил за поводья лошадь сэра Джемса; но тот, рассмеявшись, сказал:
– Что еще, Генрих, опять твои прежние выходки?
– Еще бы, – ответил нападавший, – когда такие прибыльные поживы встречаются на большой дороге!
