Более года прошло после описанных нами событий. Наступил уже март – и мы снова видим Малькольма, медленно спускающегося по каменным ступеням, ведущим под сводом башни в большой зал при входе в колледж св. Марии Вентонской. Этому учреждению было дано название Нью-Колледжа, сохраненного им и по сей день. Малькольм жил там с доктором Бенеттом, в товариществе с юными членами учреждения, воспитывающимися в Винчестре. Он трудился с тем жаром, что внушает новизна занятий, и отличался быстрыми успехами. Этот год был самым счастливым периодом его существования. В этих стенах из серого камня, приятно напоминавшим ему Холдингхэм, однако без его воинственного вида, он находил обильную умственную пищу для своего глубокого и пытливого ума, снова обратившегося к первым своим стремлениям к науке.
Вставая ежедневно с зарей, перед изучением грамматики и логики, он слушал заутреню и обедню, потом твердил самые трудные главы из св. Отцов или в тишине и уединении переписывал какую-нибудь редкую книгу. Иногда же он уходил в монастырь и собирал у профессоров и студентов различные заметки о преподаваемых науках. Эти занятия прерывались трапезой в общей столовой, а после нее был час отдыха, который проводили на лугах или на реке, или же посвящали какому-нибудь дозволенному развлечению; затем снова учение, часовня и ужин, продолжавшийся довольно долго благодаря мятным разговорам между собиравшимися за столом.
В то время было мало колледжей, и ученики, живущие в них, были избранниками. Живущих вне заведения было значительно больше; в большинстве своем бедные и беспорядочные, они жили насколько возможно хорошо, при их скудных средствах, но ничем не нарушали почти монастырский покой, царивший внутри заведения, и Малькольму наконец показалось, что он обрел давно желанное спокойствие.
Когда он думал о прошедшем, о годе, проведенном среди волнений двора и лагеря, он удивлялся, что мог предпочесть, хотя бы на один день подобное существование той спокойной и счастливой жизни, что он вел в настоящее время. На войне он не мог отличиться по своей физической слабости; в Нью-Колледже он первенствовал, ибо все было для него безграничным наслаждением, избавленным от всякого страха, угрызений совести и тревожных мыслей. Школьная наука была его стихией: ей он посвятит всю свободу, весь труд свой. Не без значения блестело на его пальце кольцо – память обручения с Эклермондой, светилом света. Хотя эта девушка никогда не должна была ему принадлежать лично, она олицетворяла для него мудрость и истину, и этому чистому, целомудренному светилу он должен был вечно поклоняться.
В былое время он страдал, думая о долге, налагаемом на него этим кольцом, и о том, что он должен прервать всякое сношение с этой прекрасной и величественной девушкой; но, печаль его, прежде столь сильная, незаметно утихла при мысли, что он занимает почетный пост, и что его жертва, по крайней мере, приобрела ему уважение и благодарность Эклермонды. Он знал, что она у Алисы Монтегю ждет вакансии в больнице св. Екатерины; вступление ее в монастырь должно было окончательно разорвать их брачный контракт, и тогда у него останется одна мечта – соединить Лилию с Патриком, передать им свои земли, вступить в монашество и поехать в Италию, чтобы там докончить изучение языков и богословия, в чем Болонья и Падуя не имели соперниц. Никаких вестей о сестре он не получал уже несколько месяцев, но об этом он не тревожился, так как вестники были редки, а письма еще мало распространены в то время; и хотя он сообщал ей обо всех более или менее выдающихся событиях своей жизни и посылал письма каждый раз, как король Джемс переписывался с Шотландией, но до сих пор все попытки получить ответ были бесплодны.
Он только недавно добился степени бакалавра художеств и шел однажды в столовую, где был поставлен для них постный обед, как вдруг увидел столь знакомое ему лицо англичанина, слуги короля Джемса. Тот почтительно поклонился ему и подал свиток бумаги, перевязанный шелковым шнурком с королевской печатью.
Послание заключалось в следующем:
Свободен! Это слово беспрестанно раздавалось в ушах Малькольма в то время, когда он второпях просил отпуск у ректора Джона Бонке и прощался с его преподобием доктором Бенеттом. Он не покидал Оксфорда со дня своего вступления, так как в то время способы сообщения были весьма медленны и затруднительны; поэтому Малькольм давно не видел короля Джемса. Радость, испытываемая им при этой вести, и за свою родину и на государя, поглощала все его мысли. Когда же он простился с профессорами и своими друзьями, объявляя им, что едет не надолго, то прибавил, видя, что они недоверчиво качают головой:
– Неужели, господа, вы думаете, что я смогу жить в непроницаемом мраке, окружающем мою родину? В нашей дорогой Шотландии находится только несколько монастырских школ, а так как наука открыла свет моим глазам, то я никогда не отвернусь от нее. Скоро я навеки сделаюсь сыном ее и рабом.
Несмотря на это Малькольм был исполнен радости нетерпения во время своего пути от Оксфорда по Винтона; он с наслаждением упивался благоуханием лесов, над которыми гордо возвышался замок с его круглой башней. На верхушке башни развевался королевский флаг, означая присутствие короля- ребенка.
Когда он подошел к воротам под сводами, Джемс встретил его в сопровождении Патрика и, обнимая, воскликнул:
– Поцелуй меня, Малькольм, да, поцелуй меня! Теперь ты обнимаешь короля, а не несчастного пленника! Еще шесть недель… и да здравствуют горы, луга и веселые северные земли!
– Шесть недель? Отчего же не раньше? – спросил Малькольм, горячо отвечая на ласковое приветствие Джемса.
– Отчего? Оттого, что за меня должен быть уплачен выкуп и все условия будут подписаны к этому сроку. Оттого, что в пост не бывает свадеб, как в марте не бывает роз! Да, Малькольм, скоро я женюсь! Неужели ты думаешь, что я без нее могу вернуться в Шотландию?
– Если бы это и было, то, конечно, милорд, я бы не нашел вас таким радостным, даже при мысли о свадьбе вашей!
