Не проронив больше ни слова, графиня, маленький Джироламо и префект скрылись в темноте венецианской ночи. Роберт Баулдер с воплем отчаяния рухнул на диван в стиле мадам Рекамье. Он был белый, как снег, выпадавший в Венеции так редко.
– Они за это заплатят! – повторял он.
Никогда еще его так не унижали. И это – в городе любви!
Баулдер и Мерида покинули дворец, оставив в нем все, как было: музыкальные инструменты, серебряную посуду, ковры. В ту роковую ночь они уехали в Париж. Там они устроили еще один пышный прием – последний. А потом в номере одного из фешенебельных отелей предместья Сен-Жермен Роберт Баулдер покончил с собой. Он заказал в номер лучший французский завтрак с нежнейшими круассанами и своим любимым апельсиновым конфитюром, затем надел зеленый пиджак с желтыми кантами и выстрелил себе в рот. Он был не в силах перенести страшное оскорбление, нанесенное ему жестокосердной графиней. Когда верный друг Хуан Мерида ворвался к нему, душа Роберта уже скрылась в мрачной долине смерти.
– Лучше и быть не могло, – сказала графиня, сидевшая, как всегда вечером, в элегантном баре «У Гарри». – Он сам себя наказал за половую распущенность.
Так безжалостное проклятие Палаццо Дарио смахнуло с лица земли человека с нетрадиционными пристрастиями».
7
Вернувшись из Восточного музея, Ванда чувствовала себя немного уставшей, скорее всего потому, что мысли еенепроизвольно возвращались к пачке исписанной бумаги в кабинете Морозини. Чтобы отвлечься, Ванда взяла «Gazzettino» и растянулась на ампирной кушетке. Но не успела она удобно устроиться, как почувствовала на себе чей-то взгляд. Салон словно смотрел на нее, удивленно подняв брови: в нем царил безмолвный запрет использовать эту кушетку поназначению, ведь он был создан только для того, чтобы в нем стояли или по крайней мере чинно сидели, но ни в коем случае не лежали!
Радомиру, например, никогда не приходило в голову прилечь отдохнуть в течение дня. С утра до вечера он был чем-то занят – занимался живописью, читал или предавался своему любимому делу – примерке и отделке своих карнавальных костюмов даже в межкарнавальный несезон. Теперь же он тем более всей душой и телом отдавался фривольному наслаждению, ради которого целый год готовил свой гардероб.
Единственное, на что он выкраивал время, – телевизор, его тайной страстью были сериалы. Например, «Двуликий Янус любви» на Rete quattro39 или «Во имя семьи» на Rai tre40.
Когда Радомир шел по палаццо, его было слышно издалека. Он все время покашливал. Он кашлял с утра до вечера, будто был заядлым курильщиком, хотя за всю жизнь он не выкурил ни одной сигареты. Услышав приближающийся кашель, Ванда села и расправила платье. Радомир взглянул на помятую кушетку, на Ванду и сухо поздоровался с ней.
– А, синьорина отдыхает!
Сказав это, он пригласил ее на бал в Палаццо Пизани-Моретта. Последний бал-маскарад сезона. Этот бал будет событием для всего венецианского общества, предупредил он.
– Абсолютно по-венециански, никаких туристов. Это редкость, моя дорогая. Единственный бал, на который приглашения не продаются.
– Иначе бы никто не пришел. Венецианская аристократия выбирается из своих дворцов, только когда обещают фуршет, – заметил Микель.
Он одевал Радомира в костюм мандарина и, пользуясь моментом, не преминул уколоть Примо.
– Вчера утром я видел его в баре на Бачино Орсеоло. Он пил. Это в девять-то утра. Типичный гондольер.
Микель довольно небрежно накладывал желтый макияж на лицо Радомира.
– Есть туристы или нет – только это их и волнует.
– А что ты имеешь против простого народа? – спросил Радомир.
Желтый крем попал ему в рот.
– Это совсем не простой народ, синьор Радомир, они все мошенники! В каком другом городе берут деньги за то, что возят людей по вонючим каналам? Гребут по миллиону лир в день. Мафия, стерегущая теплое местечко. Четыреста семьдесят шесть гондольеров и – баста! А потом не знают, куда пристроить свои деньги: купить «Ролекс», поехать зимой в Малинди, а то и садятся на кокс.
– Да?! – оживилась Ванда.
– Ты преувелижжи… ваешь, Микель, – прожужжал Радомир склеенными губами, на которых Микель раздраженно рисовал красной помадой сердечко.
– Но вообще кокаин – это цветочки. Многие играют со смертью. Кто-то уже умер от СПИДа. Но у нас же это замалчивают, как все в Венеции. Если бы хоть один турист узнал, что его и его детей везет нанюханный гондольер! Вы же не знаете, от чего умер гондольер в баре Бачино Орсеоло!
– Чушь! – сказал Радомир. – Я вообще не понимаю, что это ты взялся морализировать. Почему тебя тогда не возмущают бестолковые срыватели сумок – вот уж где мафия-то!
Вместо ответа Микель начал толстой кистью накладывать пудру ему на лицо.
– Расскажи, – попросила Ванда.
– В баре на Бачино, где гондольеры с раннего утра пьют свою
Микель провел жирные линии черной подводкой на веках Радомира.
– Не понимаю, зачем ты все это рассказываешь Ванде? В каждом стаде есть паршивая овца, – сказал Радомир и повернулся к ней. – На тебя, как на новоиспеченную венецианку, все эти анекдоты пока производят впечатление. Для меня все это – жуткая скука, жуткая! Стоит венецианцам собраться вместе, как они начинают нести чушь. А почему? Да потому, что они ничего, вообще ничего, в жизни не испытали! В Венеции ничего не случается – ни убийств, ни нападений, ничего, кроме тумана и наводнений, пары краж и бесконечного срывания сумок. Последнее убийство произошло по меньшей мере тридцать лет назад. Этого хватило. Поэтому любым поводом здесь пользуются, чтобы наговорить какие-то глупости: как умелец на площади Св.Марка был арестован, когда пытался всучить японцам старый морской язык, как мэру города удалось пристроить своего любовника, бармена, шефом венецианского транспортного общества по управлению вапоретто и катерами; как египетскому адвокату удалось получить обманным путем наследство старой американской миллионерши и заграбастать ее ткацкую фабрику. Вот вокруг этого здесь идут споры и разговоры. Я эти истории знаю наизусть. Слышу их не меньше двадцати лет.
– Но ты же их первый и рассказываешь, – сказала Ванда, – сейчас ты, по-моему, кокетничаешь.
– Венеция провинциальна, ограниченна и хороводится только вокруг себя самой и площади Св.Марка. Я не хочу лишать тебя иллюзий, пойми меня правильно, но здесь и в самом деле ничего не происходит.
– Если Венеция действительно так ужасна, почему ты здесь живешь? – спросила Ванда. – Ты мог бы переехать куда-нибудь еще, в Милан или Рим, или, в конце концов, в Германию. В Баден-Баден, допустим.
Ванда улыбнулась этой мысли: Радомир в Баден-Бадене, окруженный вдовами фабрикантов, которые болтают с ним о проблемах размещения на рынке акций курортов и санаториев.
– Взгляды всего мира устремлены на Венецию, и мне это нравится. – Радомир поднял лицо к Микелю, чтобы тот привел в порядок его подбородок. – Кроме того, ты знаешь, у меня нет водительских прав. Для моего возраста Венеция идеальна. В Германии красивых людей не встретишь, а здесь и простой люд прекрасен, один Примо чего стоит. Ты видела, как совершенно его тело? Как он гармоничен в своих движениях! Он единое целое со своей гондолой, с водой, с волнами! Само совершенство.
