усомниться де Ридфор. Рассказывали, что в самом конце боя, окруженный тысячами врагов, он дрался с ними в одиночку, а арабы так были восхищены его мужеством, что упрашивали его сдаться живым.
«Но он, — гласит легенда, — не пожелал слушать их увещеваний, ибо не страшился погибнуть во имя Христа. Но, хотя на него со всех сторон обрушились дротики, камни, копья, его не так легко было погубить, и это стоило им больших трудов. Душа его с торжеством отлетела в небеса, отмеченная печатью мученичества. Он погиб со славой, потому что один, с мечом в руке, уложил вокруг себя множество врагов. Для мужчины честь — погибнуть таким, будучи окруженным неверными, сраженными рукой одного храбреца».
История эта вскоре украсилась новыми деталями: о том, что во время битвы Иаков Мэлийский был в белых доспехах и сидел на белом коне. Вскоре его готовы были отождествить с самим святым Георгием.
И все же сохранился дух подозрительности и взаимных обвинений. Раймунд жил в обстановке недоверия и недовольства. В свой черед весть о битве при Крессоне достигла Рима, поскольку магистр храма подчинялся не временным властям в Иерусалиме, а самому Святому Отцу. Получив известие, папа Урбан III призвал английское духовенство помочь храмовникам защитить Святую землю:
«Магистр Храма сообщает о том, что в этой битве он понес серьезные потери лошадьми и вооружением, не говоря уже о потере людей, а также о том, что это злонравное племя язычников готово нападать вновь и вновь, с рвением больше обычного, соответственно своим злодейским целям.
Поэтому мы, кому особенно надлежит быть защитниками спокойствия этой земли, желая помочь им лучше оборонять ее, призываем вас как братьев и повелеваем вам увещевать принцев, баронов и иных верных нам людей, наставляя и убеждая их вновь и вновь, что, ради прощения их грехов, ради Господа и их собственного спасения, они могут своей мощной дланью помочь там делу христианства, и, сочувствуя ему, не должны медлить, но должны помочь братьям-храмовникам лошадьми и оружием, дабы те могли лучше защитить эту землю».
И, как это особенно часто бывало во время войн, призыв к Крестовому походу начался с просьбы о помощи оружием и снаряжением. На этом этапе потеря сотни с лишним боевых лошадей была серьезным ударом по Латинскому королевству. Как же можно было при этом не поставить лошадей на особое место?
Вскоре до Рима дошли и худшие новости.
Глава 6
ЛЬВЫ, БОЛЬШЕ ПОХОЖИЕ НА ЕЖЕЙ
1. Последствия столкновения
Весть о славной победе при Крессоне дошла до Саладина, когда он находился в своем лагере в Тель-Аштерахе, к востоку от моря Галилейского. Лагерь этот мог быть использован как база для операций и против Галилеи, и против Керака. Он получил от своего шестнадцатилетнего сына Мелик-аль-Афдаля письмо, полное красочных метафор. Мелик, впервые в жизни участвовавший в бою, сравнил эту победу с «покорением девственниц замечательной красоты, которых трудно завоевать, и только тому дано стать их мужем, кто способен за ними ухаживать и достойно содержать». Сам Мелик, по его образному выражению, «завоевал первую девственницу после кратковременного ухаживания», о чем и сообщал отцу Саладину, «обладателю бранной славы», мечом которого он, Мелик, «добыл победу».
Сокрушив это сборище рыцарственных безумцев, Саладин открыл хорошие возможности для дальнейшей борьбы. Пора было подумать не о кровной мести злобному Шатийону, запершемуся в своем неприступном «Вороньем замке», а о новой стратегической перспективе. Саладин направил свои главные силы на север, на соединение с теми семью тысячами, которые возвращались из Крессона. Мусульманское войско, включавшее бедуинов, курдов, египтян, военные отряды из Алеппо и Мосула, достигло численности в двадцать пять тысяч человек.
Султан собрал своих эмиров на военный совет, чтобы решить, как лучше всего воспользоваться благоприятным моментом. Одни говорили, что надо продолжать набеги на земли противника, поскольку эта тактика до сих пор позволяла понемногу истощать его и без того скудные ресурсы. Они считали, что нанести массированный удар по армии крестоносцев — значило бы дать все преимущества врагу. Другие, мнение которых выразил один из эмиров, ссылались на постоянную междоусобную борьбу внутри самой исламской империи. Этот эмир сказал: «Люди Востока проклинают нас, они говорят, что мы больше не воюем с неверными, но воюем с самими мусульманами. Нам надо как-то оправдаться и заставить замолчать наших критиков».
Наконец заговорил Саладин. Он был непреклонен. По его словам, исламский мир достиг поворотной точки в своей жизни. «Мы, — сказал он, — должны противопоставить всей мощи врага всю мощь сил ислама. Судьба не совершается согласно человеческой воле, и никто не может знать, какой срок ему отпущен. Поэтому было бы глупо распылять наши силы, вместо того чтобы начать сокрушительную священную войну с врагами».
За несколько недель он преобразовал свое разношерстное войско в армию с центральным ядром, двумя флангами, авангардом и арьергардом.
Тем временем граф Раймунд, взяв с собой посредников Балиана Ибелинского и архиепископа Тирского, отправился в Наблус для примирения с королем Иерусалимским. Вышло так, что достойный, хотя и скомпрометировавший себя граф Триполитанский встал на колени перед никем не любимым и не уважаемым королем Ги Лузиньяном. Все это выглядело как картинный спектакль примирения. Участники церемонии появились в центре Иерусалима торжественной процессией. Стоя под развернутыми знаменами, владетели страны поклялись «защищать христианское королевство». Затем приободренный Раймунд вернулся в Тивериаду с приказом мобилизовать свое войско и присоединиться к армии короля в Ла-Сафури.
Но все же атмосфера оставалась напряженной, в воздухе словно витали дурные предчувствия. Ни красочные спектакли примирения, ни показные заявления о единении, ни даже последовавшие за этим благословения епископов и патриарха не могли закамуфлировать политической и военной слабости Иерусалимского королевства. Очевидцы, впоследствии рассказывавшие об этом времени, говорили об апокалиптических знамениях, предвещавших «последние времена». Как писал один из них, «грядущая катастрофа была предвещена разными бедствиями — голодом, землетрясениями, частыми солнечными и лунными затмениями». Действительно, в 1186–1187 гг. было зафиксировано шесть солнечных и два лунных затмения — например, наблюдалось лунное затмение в Лондоне 26 марта 1187 г., как раз тогда, когда войска Саладина собрались на Голанских высотах. Примерно в то же время астрологи были обеспокоены драматическим расположением планет: однажды отмечалось странное сближение всех пяти классических планет, а через три недели после поражения под Крессоном — сближение Юпитера и Сатурна, весьма похожее на небесное явление, которое некогда наблюдали волхвы. «Кроме того, — продолжал тот же наблюдатель, — это сближение планет, как и предсказывали астрономы, породило бурю, которая явилась новым дурным предзнаменованием. Буря эта сотрясла все четыре стороны света, предвещая наступление смут и войн по всему миру».
Когда воинство крестоносцев собиралось в цитадели Ла-Сафури, королевскому дворецкому явился страшный сон. Ему снилось, будто над войском крестоносцев кружит орел, держит в когтях арбалет с семью стрелами и кричит человеческим голосом: «Горе тебе, о Иерусалим!» Дворецкий, напуганный сном, стал искать разгадку в Библии и нашел ее в Книге Псалмов (7): «Господь уже изготовил свой лук, ибо заготовил Он для него орудия гибели». Разве семь стрел могли означать что-то кроме семи грехов и семи кар для воинства крестоносцев? Разве Саладин — не орудие гнева Божьего, который должен обрушиться на многогрешную паству? Армия, стоявшая к востоку от моря Галилейского, была причиной большой тревоги в королевстве франков.
Формально эту армию крестоносцев можно было считать готовой к нынешнему испытанию. На протяжении десятилетий войска европейцев и мусульман сталкивались между собой в боях, но ни одна из
