сейчас оставались нашей сильнейшей картой в неизвестной игре. Он крикнул слугам хорошо приготовиться, и те натёрли грудь и губы больших зверей водкой с беленой, а для защиты надели им на шею ремни с шипами. Другие для борьбы вставляли факелы в мёртвые сучья.
Это произошло в один миг, и, едва мы снова заняли позицию, как рыжая свора уже точно ветер устремилась на нас. Мы услыхали, как собаки проламываются через тёмные кусты, затем бестии заметались в окружении, на котором как угольное мерцание лежал свет факелов. Вожаком их был Шифон Руж, вокруг шеи которого сверкал веер острых лезвий. Он низко опустил голову и, брызгая слюной, свесил язык до земли; глаза его, высматривая, сверкали снизу в нашу сторону. Издалека были ясно видны оскаленные резцы, из которых нижняя пара выступала над губой подобно клыкам. Несмотря на свой большой вес, чудовище двигалось вперёд лёгкими прыжками — в поперечном, танцующем беге, как будто в избытке силы оно считало зазорным нападать на нас в прямом движении. А за ним в свете факелов показалась в чёрных и красных метках свора легавых.
При виде их раздались крики ужаса, и громко зазвучали призывы к молоссам. Я увидел, как старый Беловар с большим беспокойством взглянул на своих гончих, но гордые животные, пристально уставив глаза вперёд и навострив уши, в неустрашимой позе натягивали поводок. Тут старик засмеялся в мою сторону и подал знак, и, словно выпущенные туго натянутой тетивой, жёлтые доги полетели на рыжих. Во главе их на Шифон Ружа мчался Леонтодон.
Теперь в красном свете под гигантскими стволами возникли вой и ликование, как будто мимо проходило Дикое войско и распространилась жажда убийства. Одни животные валялись по земле большими массами и рвали противника, а другие, травящие друг друга, широким кругом огибали нашу стоянку. Мы пытались вмешаться в бойню, бушевание которой наполнило воздух, но было трудно достать рыжих догов, ударом холодного оружия и выстрелом не рискуя задеть молоссов. Только там, где охота окружала нас подобно кольцевой трассе, удавалось брать на мушку отдельные фигуры и подбивать их, как стреляют в пернатую дичь. Здесь оказалось, что со своим оружием я, не предвидя этого, сделал лучший выбор, какой только был возможен. Я старался нажимать на курок, когда глаз через серебряную мушку видел чёрное пятно на лбу твари, и тогда был уверен, что животное неподвижно вытянется в огне, и больше не будет подавать признаков жизни.
Но и оттуда, с другой стороны, мы видели вспышки выстрелов и догадались, что там отстреливали молоссов из траектории травли. Таким образом, перестрелка походила на преследование: она в форме эллипса охватывала огневые точки, тогда как большая свора билась на короткой оси. Траектория прояснялась в ходе столкновения благодаря столбам огня, потому что там, где факелы падали на землю, ярким пламенем вспыхивал сухой кустарник.
Вскоре показалось, что молоссы превосходят кровавых тварей, правда, не цепкостью челюстей, но, пожалуй, весом и атакующей мощью. Однако рыжие доги имели численное превосходство. Также казалось, что с противоположной стороны в действие были брошены свежие стаи, ибо нам всё труднее было помогать собакам. Так как легавые были добросовестно натасканы отыскивать человека, которого Старший лесничий считал лучшей дичью; и когда молоссов было уже недостаточно, беспокойство о своей безопасности отвлекало нас от преследования. То из тёмных кустов, то из чада головёшек на нас устремлялся один из рыжих зверей, и крики оповещали об этом. Тогда нам приходилось спешно заботиться о том, чтобы остаться на достаточной дистанции от прыжка, однако некоторых перехватывали только копья слуг, а иного со свистом укладывал двойной топор старого Беловара, когда тот уже кровожадно лежал на жертве.
Мы видели уже, как проблескивают первые недобрые бреши в наших рядах; мне также казалось, что крики слуг стали резче и взволнованнее — в таких ситуациях особый оттенок звука как тихий плач уведомляет, что отчаяние уже очень близко. С этими зовами смешивался вой свор, треск выстрелов и призраки пламени. Потом мы услышали, как в зарослях ельника раздался раскатистый хохот, трубное понукание, давшее нам знать, что теперь в действие вступил Старший лесничий. В этом смехе звучала пугающая весёлость охотника на людей, обходящего свои угодья. Старик принадлежал ещё к большим господам, которые просто ликуют, когда им сопротивляются. Ужас был его стихией.
В этой суматохе мне становилось жарко, и я почувствовал, что на меня перешло возбуждение. Тут внезапно, как уже часто бывало в подобных ситуациях, встал передо мной образ моего старого оружейного мастера ван Керкхофена. Он, невысокий фламандец с рыжей бородой, который натаскивал меня в пешей службе, часто повторял, что один прицельный выстрел стоит больше десятка других, впопыхах выпущенных из ствола. Он также внушил мне, что в те моменты сражения, когда распространяется ужас, нужно указательный палец держать вытянутым и спокойно втягивать воздух — ибо сильнейшим оказывается тот, кто хорошо дышит.
Этот Керкхофен, стало быть, встал передо мной как живой, ибо любое правильное обучение — дело духовное, а портреты хороших наставников помогают нам в бедствии. И как когда-то на севере перед мишенью в тире, я остановился, чтобы медленно продышаться, и почувствовал, как тотчас же взгляд у меня стал яснее, а грудь свободнее.
Неудобным в первую очередь, когда исход стычки склонялся не в нашу пользу, было то, что густой дым всё больше заслонял от нас поле обстрела. Тогда бойцы изолировались, и предметы погружались в неизвестность. Из всё более короткой дистанции напирали рыжие доги. Так я уже не один раз видел, как Шифон Руж кружит около моего места, но умное чудовище, как только я вскидывал ружьё, находило укрытие. Едва меня обуяла жажда охоты, и острое желание уложить любимого дога Старшего лесничего соблазнило меня прыгнуть за ним, как я опять увидел его исчезающим в дыму, который словно широкий ручей тёк мимо меня.
25
В густом чаду мне время от времени снова казалось, что я вижу проскальзывающее как тень чудовище, но всегда лишь мельком, чтобы прицельно выстрелить. И в завихрениях меня дурачили миражи, так что в конце концов я остановился, вслушиваясь в неизвестность. Тут я услыхал треск, и у меня мелькнула мысль, что бестия могла обогнуть меня, чтобы напасть сзади. Дабы поостеречься, я опустился на колено и взял ружьё на изготовку, а для прикрытия с тыла выбрал терновый куст.
Как часто в подобных ситуациях наш глаз привлекают всякие мелочи, так и там, где я встал на колено, среди мёртвой листвы я увидел цветущее растеньице и узнал в нём Красную лесную птичку. Стало быть, я находился на том самом месте, куда мы с братом Ото давеча добрались, и, следовательно, в непосредственной близости от вершины холма у Кёппельсблеека. И мне действительно удалось в несколько шагов достичь невысокого купола, точно остров поднимающегося из дыма.
С гребня его я увидел раскорчёванный участок у Кёппельсблеека, светящийся в матовом сиянии, но одновременно моё внимание привлекла к себе огненная точка вдали, в глубине лесов. Там я увидел крошечный, будто сработанный из красной филиграни замок с зубцами и круглыми башнями, он был объят пламенем; и я вспомнил, что на карте Фортунио это место было обозначено как «Южная резиденция». Пожар дал мне понять, что атака князя и Бракмара, должно быть, достигла самых ступеней дворца; и как всегда, когда мы видим последствие смелых деяний, в моей груди поднялось чувство радости. Но в то же время мне вдруг вспомнился торжествующий хохот Старшего лесничего, и мой взор спешно обратился на Кёппельсблеек. Там я увидел вещи, гнусность которых заставила меня побледнеть.
Костры, освещавшие Кёппельсблеек, ещё тлели, но уже словно серебристой накидкой покрылись слоем белого пепла. Их мерцание падало на живодёрскую хижину, стоящую с воротами нараспашку, и красным светом окрашивало череп, поблескивающий на фронтоне. По следам, оставленным как вокруг кострищ, так и на внутренней части мерзкой пещеры и которые я не хочу описывать, можно было догадаться, что лемуры справляли здесь один из своих жутких праздников, его отблеск ещё лежал на местности. Мы, люди, затаив дыхание и точно сквозь щель, взираем на подобную дикость.
И должно было так случиться, что среди всех старых и давно уже лишившихся плоти голов, глаза мои обнаружили также две новые, насаженные на высокий шест, — головы князя и Бракмара. С этих железных кольев, на которых выгибались крюки, они смотрели на пылающие угли костров, заметаемые белым пеплом. Волосы молодого князя теперь поседели, но черты его показались мне ещё благороднее, в них отражалась
